Тёмный ручей

И толкает меня вперед, продолжая железной хваткой сжимать мою раненую кисть, напоминая о том, что может причинить мне боль в любой момент, когда захочет. Выйдя из комнаты, я понимаю, что мы находимся на галерее второго этажа, а справа, за деревянными перилами, виднеется расположенная внизу комната. Всё пахнет запустением и гнилью, пол при каждом шаге скрипит и стонет. Впереди зияет огромная дыра в полу, над ней виднеется пролом в потолке. С его провисших, почерневших краев капает вода, капли разбиваются о сломанные доски. Вверху я вижу ночное небо с облаками, а когда запрокидываю голову, постэффект препаратов грозит вознести меня к слабо мерцающим звездам.

Энни проводит меня вокруг дыры, близко к перилам. Ограждение ничуть не в лучшем состоянии, чем пол. Если б она шла ближе к балюстраде, я толкнула бы ее. Возможно, перила не выдержали бы и она рухнула бы в нижний зал.

Но со стороны ограждения иду я. «Прыгни вниз, – говорю себе. – Это лучше, чем то, что он запланировал для тебя».

Однако я знаю, что падение не убьет меня, и опасаюсь сломать ногу и потерять последние шансы бежать или сражаться.

Спотыкаюсь о драный ковер и падаю так неожиданно, что Энни выпускает мою руку. Я выставляю обе руки вперед, чтобы смягчить удар, левую кисть пронзает обжигающая боль, я кричу и валюсь на правый бок… и мои пальцы нащупывают отколовшийся кусок половицы. Он расщеплен на конце, и я чувствую его острый край. Я не медлю. Вцепляюсь в эту щепку и дергаю на себя, окончательно отрывая от доски. Мэлвин поднимает меня на ноги, рванув за волосы. Я сжимаю в руке острую щепку, но пока что не пускаю ее в ход: рано. Прижимаю ее к правому запястью, так, чтобы никто не увидел.

«Подожди, пока не сможешь ударить наверняка. Другого шанса у тебя не будет». Я знаю: то, что ждет меня, будет медленным, жестоким и ужасным, и худшее – самое худшее, – я сомневаюсь в том, что мне имеет какой-то смысл пытаться продержаться подольше. Вряд ли кто-то сможет спасти меня теперь. Я сама должна себя спасти. Пока Мэлвин сосредоточен на мне, он не отправится за детьми».

Моими детьми.

Теперь я вспоминаю, что сказал Мэлвин. «Брэйди звонил мне. Мы поймали Лили». Я ощущаю волну чистого ужаса – как будто мою кожу облили холодным медом. «Нет. Нет. Нет».

Мы приближаемся к закрытой двери, и я замедляю шаг. Энни хватает меня за левое запястье и с силой выкручивает, но теперь это уже не оказывает на меня такого воздействия, потому что его заглушает куда более сильная боль. Куда более сильный ужас. Я не могу допустить, чтобы это случилось. Я не могу позволить ему заполучить моих детей.

Мэлвин заходит вперед и распахивает дверь. Джентльменский жест от монстра.

Это его камера пыток. Мне не нужно даже смотреть, чтобы понять это; осознание обрушивается на меня разом, так же неизбежно, как зима. Я не разглядываю обстановку.

Я смотрю на девушку. Девушку, которая стоит на овальном, запятнанном кровью коврике, с проволочной петлей на шее. У нее крашенные в черный цвет волосы, густые, слипшиеся от пота, они свисают ей на лицо, не давая увидеть его.

На одну ужасную, иррациональную секунду мне кажется, что это Ланни.

Я кричу. Этот крик вырывается из моей груди взрывной волной боли, скорби и ужаса, настолько реальной и осязаемой, что мне кажется, будто меня уже разрезали до костей и вывернули наизнанку, залив все вокруг кровью. Миг спустя я проглатываю этот крик, но понимаю, что этим показала Мэлвину, насколько сильно он ранил меня.

Эта девушка – не Ланни. Это не моя дочь. Но она все равно чья-то дочь.

Она стоит на цыпочках, вытянувшись в струнку и старательно сохраняя равновесие, потому что, если расслабится или пошатнется, проволока вопьется ей в шею. Это намеренная, жестокая, тонко рассчитанная пытка, как и инструменты, закрепленные на доске и в строгом порядке развешанные по стенам. На деревянном верстаке стоят открытые ящики с разводными ключами, отвертками, плоскогубцами… все они расположены аккуратными рядами, расставлены по цветам рукоятей.

Тщательно выверенная жестокость.

В комнате находятся еще два человека. Один мужчина расставляет осветительные приборы, не обращая внимания на девушку и ее отчаянные усилия. Другой настраивает фокусировку видеокамеры, установленной на треногу. Оба выглядят совершенно обычными, и то, что для них это просто работа, внушает ужас. Просто обычный рабочий день.

– Черт, – говорит видеооператор. – Я это не заснял. Вот бы зафиксировать этот вопль! Это было что-то с чем-то.

– Сколько времени осталось? – спрашивает Мэлвин.

– Десять минут до эфира. Можешь начать с дублерши дочери, но давай покороче. Нам платят за главное представление, а не за разогрев.

Он выглядит так… обычно. На нем гавайская рубашка с изображением девушек, крутящих обруч, шорты с карманами и сандалии. Но в этом нет ничего нормального. Ни у одного из этих людей нет души. В них всех чего-то не хватает.