Тёмный ручей

А сейчас мне тяжело даже сидеть с ней в одной машине. Мне хочется закричать, дернуть рычаг экстренной эвакуации и убраться отсюда ко всем чертям, потому что все вокруг отравлено, больно́ и неправильно. Когда я увидел на экране лицо Кэлли, мой мир рухнул. В прошлый раз я видел ее во время звонка по скайпу. Я был в Афганистане, готовился к вылету в миссию. Она была в восторге по поводу чего-то совершенно обыденного – новой работы, которую только что получила, теперь я вспомнил. Работы, на которую она даже не успела выйти. Я был знаком со своей сестрой не так уж долго: нас разлучили после смерти наших родителей и взяли в приемные семьи по отдельности. Я даже не видел ее до отбытия за границу. И вообще никогда не видел ее вживую. Только на экране.

Это было еще одно ее изображение, свет умершей звезды, и я неожиданно вспомнил, как изгибались ее губы, когда она улыбалась, как сияли ее глаза, когда она смеялась, и как рассказывала о своем коте по имени Фродо… и мне хочется убить женщину, которая сейчас так тихо сидит рядом со мной. Женщину, которую, как оказалось, я совсем не знаю.

Мы снова в своей собственной одежде, спортивные костюмы от «Ривард-Люкс» оставлены в комнатах для переодевания. Нам вернули рюкзаки, оружие, телефоны. Мы должны были снова вернуться к обычной жизни. Но мы далеки от этого как никогда. У меня все болит, я чувствую себя измотанным и израненным. Арендованную машину мы оставили на стоянке у здания – начальник службы безопасности Риварда гарантировал, что по возвращении нам ее вернут, а весь ущерб будет возмещен, – и мы едем в аэропорт в шикарной машине с эмблемой компании. Не в огромный аэропорт Хартсфилд, а в куда менее крупный и куда более закрытый: Декалб-Пичтри. Это место, где богачи Атланты держат свои частные самолеты и вертолеты, и на несколько секунд меня снова охватывает тоска по полету, по чистой бездумной свободе в синеве неба. Быть пассажиром, сидящим в салоне, – это совсем не то же самое.

Я думаю о том, что мог бы уйти. Сейчас это мне ясно настолько, что я почти могу потрогать эту возможность. Я мог бы сойти на следующем светофоре, поймать такси, купить билет на самолет и отправиться куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Я ничего не должен ей. Ривард не сможет добраться до меня. Видя лицо Кэлли, находящейся без сознания, зная, что случится с ней в последовавшие за этим часы или дни, я ощутил, как что-то во мне сломалось. Я считал себя прочнее. Я ошибся. Единственное, что заставляет меня медлить, когда машина останавливается на красный свет, – это то, что покину я не только Гвен. Есть и ее дети – невинные дети, которые не сделали ничего плохого, которые были рождены от убийцы и не заслуживают того, чтобы их рвали на части волки, охотящиеся за ними. Если это видео выплывет на свет, Гвен не найти безопасного убежища – нигде и никогда. И точно такая же опасность будет грозить ее детям. Я думаю о Конноре, тихом, замкнутом мальчике, который выбирался из своего кокона в те часы, когда мы вместе чинили крышу их дома возле озера Стиллхауз. Я думаю о Ланни, умной и упрямой девушке, прячущей свои раны под непроницаемой броней. Отважные дети. Хорошие дети.

«Ты не нанимался их спасать, – говорю я себе. – Ты ничего им не должен». И это правда. Я просто хочу снова ощутить себя целым. Только-только начав все это, я думал, что месть поможет мне. Потом мне казалось, что я нашел нечто похожее на мир, отказавшись от этой кровавой расплаты.

А теперь я не знаю. Я не знаю даже, стану ли когда-нибудь снова целым.

Я не обращал внимания на то, где мы едем, и теперь, когда машина притормаживает перед шлагбаумом, это заставляет меня вынырнуть из темных глубин моего разума. Мы в аэропорту, а потом проезжаем шлагбаум и оказываемся на летном поле. Мне знакомы такие маленькие аэропорты; подростком я часто ошивался в одном из них, помогая с ремонтом и техобслуживанием, – только ради того, чтобы побыть рядом с самолетами. Повзрослев, я начал собирать двигатели. Учиться летать. Как ни неожиданно, но это место несет в себе ощущение чего-то родного.

Маленький кусочек здравого рассудка, именно тогда, когда он мне нужен.

Наконец рискую взглянуть на Гвен. Лицо у нее бледное и бесстрастное, словно мрамор, но я с потрясением вижу, что по ее щекам струятся слезы. На воротнике ее рубашки темнеют мокрые пятна. Все это время она беззвучно плакала – и это редкий признак слабости с ее стороны. Если Гвен и чувствует, что я смотрю на нее, то никак на это не реагирует. Она сама смотрит прямо вперед, заглядывая – по крайней мере, судя по выражению ее лица, – в худшие из кошмаров.

В этот момент она сильнее похожа на Джину Ройял, чем когда-либо прежде на моей памяти. Вся сила и яростная, купленная жестокой ценой уверенность, свойственная Гвен, исчезла.