Тирания Я: конец общего мира

Парадокс в том, что эти частные требования предъявляются к коллективной структуре, которая рискует дать трещину, если таких запросов – теоретически – окажется бесконечное множество, ведь это может подорвать принцип всеобщности, открывая простор для сепаратизма, претендующего на законность. Вместо давления на политиков и гражданское общество ради признания собственного достоинства, мы видим всплески возмущения, а поскольку они переходят в намерение добиться своего любой ценой, то налицо «авторитарный партикуляризм», отвергающий – под предлогом того, что расценивается как несправедливость в прошлом и обиды, сносимые сейчас, – такие фундаментальные вещи, как возможность возражения, обсуждения и общее принятие любых норм и права. Учитывая степень накопленных обид, такой запрос часто выражается демонстративно, при широкой поддержке социальных сетей и видеоплатформ в качестве орудия убеждения и привлечения на свою сторону.

Подобная логика только усиливает фрустрацию, клановые убеждения, недоверие ко всему и вся – в результате доходит до обвинений в адрес групп, которые считаются привилегированными: срабатывают схемы, годные, чтобы непрерывно подогревать конкуренцию и усиливать напряжение между членами национального сообщества. Как если бы в определенных условиях принципы большинства и борьбы, – обусловливающие политическую жизнь, – оказались вытеснены, а их место занял бы принцип непримиримого антагонизма в различных проявлениях. С этой точки зрения мы не только присутствуем при «общественном переломе», как об этом часто твердят, но еще и начинаем различать очертания совершенно нового явления – ему, вероятно, предстоит широко распространиться, – и состоит оно в невозможности договариваться, быть обществом.

Это же явление встречается и в государственной школе, когда родители, как и их дети, в силу различных религиозных убеждений зачастую отказываются от изучения дисциплин, строящихся на рациональной и научной основе, – как биология, физика, археология, – ссылаясь на то, что это лишь относительные истины, предполагающие право не соглашаться с ними или опровергать их. Такой подход поддерживается постоянным доступом к информации, подаваемой более или менее всерьез, но часто нелепой, – ее можно почерпнуть в интернете, чаще всего на YouTube, что в первую очередь обесценивает сами эти сюжеты, а некоторых авторов выставляет незрелыми фрондерами, уверенными, будто они осведомлены о чем-то неправомерно утаиваемом. В этом случае, будучи относительно новым явлением в обществе, защита позиций по принципу принадлежности скатывается от требований регулирования, – порой обоснованных, – до релятивизма, стирающего все общие ориентиры, хотя только с ними и можно устанавливать понятные связи, общие для всех и устойчивые. Этот же подход принимает другую форму – например, когда французские учащиеся требуют пересмотреть содержание занятий по истории Холокоста. Либо под предлогом, что другим преступлениям прошлого – прежде всего рабству и колониализму – уделяется меньше внимания, либо, в более редких случаях, оспаривая достоверность приводимых фактов – обычно под влиянием видеопродукции в духе негационизма.

Мнение, будто нацистским лагерям смерти посвящено непропорционально большое место в программе, отражает положение дел, которое иначе как вредным не назовешь, поскольку оно ведет к расколу в школе: вместо того чтобы оставаться открытой для любой инаковости и учить взаимопониманию, на деле учебное заведение становится территорией противостояния между теми, с кем общественным институтам положено считаться, – «белыми» как меньшинством, причисленным к привилегированной категории, и теми, кто видит себя во второстепенной зоне, – потомками иммигрантов и выходцами из малоимущих классов. Складывается взрывоопасная формула из трех элементов: чувства пережитого беззакония, технического инструментария, внушающего, будто мы много всего знаем, – зачастую лучше старших, – и требований, которые для себя мы считаем законными и хотим удовлетворить любыми средствами.