Тирания Я: конец общего мира

Произошло постепенное расторжение договора о доверии. Договора, который благодаря признанию некоторых аксиом, взятых за основу, устанавливает свод общих ориентиров, играющих своеобразную роль «мирской трансцендентности», политико-юридической библии, вознесенной над всеми подобно божественному глаголу в монотеистических религиях. Но если по прошествии времени констатировать, что «Бога нет», значит, как у Достоевского, «все дозволено», а точнее, совокупность наложенных догм утратила внутреннее содержание. План, очерченный демократическим либерализмом, породил впоследствии столько разочарований, что больше не внушает веры. Ко всему, что открыто или завуалированно произносят в его защиту, относятся с предубеждением. В этом смысле мы проживаем момент обостренной подозрительности в отношении любого высказывания, которое восприятие связывает с массовой или главенствующей доктриной.

Второй фактор, содействовавший образованию этого нового этоса, обусловлен тем, что люди оснащены индивидуальными средствами информации и самовыражения, это позволяет рассматривать события под разными углами, в различном изложении и отстаивать собственную точку зрения – до сих пор, как многим думается, бесконечно презиравшуюся, – а в результате рождаются массы, полные решимости избавиться от пассивного простодушия, – и тогда с ними хочешь не хочешь придется считаться. Это, собственно, и обозначается термином fake news, что свидетельствует о непонимании природы явления. На самом деле следовало бы говорить о другом – о проявлениях реваншистской субъективности, которая снова в ходу, и ее выразителям не терпится во что бы то ни стало описать вещи по-своему, заставить себя услышать и свернуть шею всем, в чьих высказываниях видится зависимость от «официального» порядка. В связи с этим каждый, ссылаясь на собственный опыт, как и на опыт своих отцов, дедов, социального класса или группы, к которой принадлежит, – этнической, религиозной, гендерной или какой-то другой, – рассчитывает взять инициативу в свои руки и добиться возмещения. Ведь для массового возмещения сейчас самое время. Воля к нему выражена в энергичном отстаивании прав, законов, изменений, которые помогут воздать должное всем лицам, считающим, что их, поколение за поколением, принижали и обманывали.

Весьма показательный пример, когда люди настаивают, чтобы с ними считались, – группы женщин-мусульманок, которые в последнее время хотят посещать общественные бассейны в буркини, несмотря на то что внутренние правила предписывают находиться там только в обычных купальниках, слитных или раздельных, а мужчинам – в облегающих коротких плавках. Ограничения продиктованы соображениями гигиены, учитывая, что чем больше площадь ткани, тем выше вероятность распространения бактерий. Возражающие обычно делают вид, что эти элементарные принципы, призванные гарантировать единый порядок для всех, на них не распространяются: дескать, они хотят воспользоваться законным правом. Они исходят из убеждения, будто в странах с христианским или светским большинством нормативно-правовое регулирование совершается в неведении о тех этнодемографических изменениях, которые произошли за последние полвека с лишним. Поэтому считается, что различные институты в недостаточной мере учитывают другие обычаи несмотря на то что они относятся к национальным реалиям. Эти требования подкреплены тем, что память о колонизации жива как никогда, а за насилие и бесчинства, совершавшиеся в прошлом, так и не было справедливого возмещения. Свободное ношение буркини представляется – осознанно или нет – косвенной формой признания.

В притязании, отмеченном ощущением травмы и исторической несправедливости – непосредственным либо переданным как память, – скрыт главный порок. Он в навязывании договорного условия, принимающего общий характер и обязывающего считаться со специфическими недовольствами. Это полностью противоречит принципу обязательности, который при демократии должен касаться всех и основываться, – в данном случае во Франции, – на светских началах. Многие из этих женщин заявляют, что продолжают дело Розы Паркс, афроамериканки, которая во времена сегрегации в Соединенных Штатах, сидя в автобусе, отказалась уступить место белому мужчине, и этот поступок послужил толчком к началу борьбы за гражданские права. Но тогда ситуация была ровно противоположной: речь шла о стремлении к равноправию, а вовсе не о частном притязании. В этом прежде всего и есть реваншистский субъективизм – убежденность, что пора возместить долгие десятилетия притеснений, причем в показательной форме, когда желаемого добиваются всеми правдами и неправдами.