Тирания Я: конец общего мира

Уважение неприкосновенности личности, принятие неизвестности, присущей любому рождению, отказ от априорной заданности определенных признаков существа, восходящей к евгенике, приходится отодвинуть на второй план ради приоритета персональных ожиданий, и все это благодаря финансовым средствам, которыми некоторые располагают, и уровню развития технологий, способных влиять на явления, до недавнего времени относившиеся к категории неподвластного. В связи с чем юридические вопросы, касающиеся таких задач, обретают решающее политическое и цивилизационное значение, поскольку конфликт между требованиями индивидов и коллективным целым придется заново переосмысливать и вне этих областей. Принимаемые решения постепенно определят саму идею того, что должно представлять собой общество на основе неотрывной от него свободы выражения для всех и необходимости вводить различные ограничения – в первую очередь призванные не извращать человеческую природу, как и поддерживать сугубо некоммерческий характер некоторых форм межличностных отношений.

Не стоит недооценивать и то, что с начала 2000-х годов растет число людей, решивших воплотить свое самое интимное желание – сменить пол. Этой тенденции помогли три взаимосвязанных фактора: во-первых, признание, что выбор любой персональной ориентации обоснован, во-вторых, развитие так называемой трансгендерной хирургии, сделавшее подобные операции более комфортными, и, в-третьих, появление все новых специализированных учреждений по всему миру. В современном представлении осуществление такого плана могло бы свидетельствовать об отвоеванной свободе, благотворном иконоборчестве, – если не о смелом проявлении эмансипации, – в то время как реализуется он сугубо индивидуально и, более того, создает условия для процветания индустрии. Любое самовыражение, угрожающее порядку, признанному определяющим, теперь считается общественной, политической и культурной победой. Становится обыденным принцип, требующий, чтобы сокровенное желание не встречало противодействия, подкрепленного с позиции права, как самая что ни на есть настоящая квинтэссенция нас самих, и это понемногу превращает общество в совокупность субъективных начал, требующих, чтобы их исключительное своеобразие признавали другие – и признавал закон.

Тем самым полностью переворачивается все, что подразумевает совместная жизнь – в том смысле, что до определенного момента каждый был волен распоряжаться собой, но при условии, что это сообразно регистру разделяемых ценностей и ориентиров. Самовыражение так или иначе должно соотноситься с порядком, который «превыше меня». Но сегодня именно чувство, скрытое глубоко внутри нас, задает ритм тому, что следует называть не столько «обществом», сколько «созвездием душ», движимых прежде всего собственным тропизмом, а коллективный порядок должен – приоритетно и безоговорочно – гарантировать, что они в полной мере будут услышаны. Нынешние персональные притязания на всевозможные особые права уже получили решающий статус, и это почти автоматически влечет за собой пренебрежение понятием долга. Такой расклад только усиливает угрозу нашему хрупкому коллективному зданию, ведь, как замечает Симона Вейль в книге «Укоренение», совершенно справедливо и с тревогой говоря об этом еще в годы Второй мировой войны: «Понятие долженствования превыше понятия права, которое ему подчиняется и с ним соотносится»[128].