Тирания Я: конец общего мира

Незаметно распространившаяся атмосфера безразличия к другим и смутного напряжения порождает чувство не столько незащищенности, сколько постоянной нестабильности, в которой могут неожиданно возникать всяческие антагонизмы разной степени непримиримости. Общим становится не столько скрытый страх, сколько возможность убедиться в том, что твоя судьба никого не волнует, в фундаментальном одиночестве, из которого в принципе нас должен выводить социальный инстинкт. Таким образом, маятник качнулся в сторону индивидуализма, когда свободные существа перестают действовать внутри общего целого, сверяясь духом и плотью с накопленным за долгие десятилетия опытом, заставлявшим полагаться преимущественно на свои силы, ослабив взаимозависимости и, сознательно или нет, превратив изолированность в базовое чувство. Сегодня мы проходим оксюморонную стадию коллективной изолированности.

Такой этос – в значительной мере следствие пережитого стресса, поражающего все больше людей в мире и обусловленного прежде всего условиями нашей работы. Компании навязывают все более жесткие и часто унизительные – из-за требований эффективности – методы управления; большинство работников, на непостоянных контрактах или самозанятых, живет в ситуации вечной нестабильности, а значит, в страхе за завтрашний день. Такой стресс, подрывающий физическое и психическое здоровье, порождает другой тип насилия – весьма распространенный, хотя менее зримый и в силу этого, пожалуй, самый разрушительный. Это все равно что сообщающиеся сосуды наполнить серотонином и тестостероном. Первый на определенных отрезках повседневной жизни подавлял бы позывы к агрессии, а затем уступал бы место содержимому другого сосуда, которое выпускало бы их наружу, что сказывалось бы в быту и в семейной жизни.

Из раза в раз приходится констатировать, что рассчитывать можно только на себя, – и еще иногда на близких и клановые связи, – а это так или иначе усугубляет разобщенность индивидов. Заставляет видеть не столько ближнего, – у которого в конечном счете одинаковое с тобой положение, – сколько возможный вектор, направленный вразрез с твоей собственной волей. Словно идея разделения – почти раскола – поселилась в умах, задав ситуацию, в которой каждый существует внутри виртуальной сферы, и стоит только кому-то вольно или невольно попытаться в нее проникнуть, он тут же будет отброшен, а от смертельного удара никто не застрахован даже в споре за место в очереди[158]. Когда нарциссические раны, обыкновенно врачуемые молча, наносит нам даже частная жизнь, – притом что в ней, казалось бы, практически все можно делать по-своему, – как будто сказывается эффект критического перенасыщения: мы убеждаемся, что, где бы ни находились, давление не прекратится, и ярость выплескивается наружу как знак того, что должны быть моменты, когда ничто наконец не мешает нашей личной свободе. Здесь мы имеем дело не столько с зачатками гражданской войны, о которой часто говорят в последние годы, – у нее обычно религиозные или идеологические мотивы, – сколько с крайним напряжением коллективной психики, из-за чего всюду создается климат, в котором в любой момент может разразиться гроза.

Такое положение подрывает общественную жизнь через эффект повторения и может прогрессировать, что ведет к аномии: это понятие Эмиль Дюркгейм определяет как все более частое пренебрежение общими правилами и различные проявления хаоса. Парадокс в том, что эта ситуация присуща обществу-иллюзии, которое, несмотря ни на что, кажется, продолжает существовать, оно прошито законами, нормами, обычаями, и этот скрытый двойной принцип дезориентирует нас больше и больше. Государство утрачивает «монополию на законное насилие», по знаменитой формуле Макса Вебера, а массы полагают, что они вправе – или просто волюнтаристски решают – присвоить эту монополию себе, поскольку государственная власть перестает признаваться вследствие всевозможных ошибок прошлого и упущений в настоящем.

Токвиль вполне допускал тиранию большинства. Возможно, сегодня мы убеждаемся, что она возможна. Но это большинство в наши дни атомизировано и существует не как организованное целое, а как скопление душ, сохраняющих дистанцию недоверия или воинственность по отношению как к политическим высказываниям, так и к другим людям. COVID-19 – из-за риска передачи вируса от человека к человеку и вытекающих экономических последствий – лишь усугубит разрыв. Очевидно, в этом и есть тоталитаризм множества: единственный приоритет – личные взгляды, поскольку в собственных глазах мы прежде всего жертвы, лишившиеся возможности рассчитывать на общество, и на этом основании полагаем само собой разумеющимся и законным присваивать некоторые права. В этой среде может случиться что угодно: злоупотребления, угрозы, грабежи, акты насилия, работающие на постепенное воцарение атмосферы страха.