Тирания Я: конец общего мира

Это не революционный террор 1793 года во Франции, когда отдельные группы были объявлены враждебными, потому что принялись уничтожать фракции, представляющие для них политическую угрозу. Этот террор устанавливают индивиды, навязывающие свой порядок – импульсивно или сочтя это целесообразным. В такой среде велик «фашистский потенциал», по выражению Адорно[159], то есть «высока степень расположенности» к фашизму. Но это фашизм совершенно нового вида, управляемый не авторитарной партией, а расплывчатым умонастроением, с которым распространяется мысль о том, что первичным должен быть не действующий закон, а закон тех, кто больше всех чувствует себя осмеянным, невзирая на политико-юридические и экономические нормы – они расцениваются как несправедливые. Вторя этому, Ханна Арендт формулирует такую тревожную идею: «Господство обезличенного никто настолько не означает отсутствия господства, что при известных обстоятельствах способно оказаться одной из самых мрачных и тиранических форм правления»[160].

Не исключено, что в «посткоронавирусные» годы обозначится новая разновидность фашизма. Он будет иначе скроен, и начало ему положит не власть в попытке подчинить своей идеологии тела и души, а толпы индивидов, полагающихся каждый на собственное кредо, выкованное прежде всего ресентиментом и решимостью любой ценой урвать свой кусок пирога. Потому его можно определить как индивидуальный атомизированный фашизм, когда поведением управляет только субъективность – прозревшая, реваншистски настроенная и упорная. Такой фашизм будет скрытым и будет предполагать дальнейшее распространение в зависимости от глубины грядущего кризиса и ответных мер, которые попытаются принять. И ознаменует конец общества, каким мы его знаем с XVIII века, то есть объединения, включающего множество индивидов, структурированного на основе разделяемых всеми исходных положений, принципов, правил – и даже истин, – и определяющего при общем согласии условия приемлемой коллективной жизни.

В 1950-х годах Альбер Камю, осознавая неразрешимые проблемы либерального индивидуализма, безусловно подразумевавшего возвеличивание сингулярности каждого, правда в ущерб императиву взаимной поддержки, – сообразно логике, которая с тех пор не переставала становиться жестче, – сформулировал возможную линию морального и политического поведения как «солидарность одиночек» («solitaires solidaires»). Теперь, когда этот сюжет близится к завершению, перед нами совсем другая формула: изолированность антагонистов. Что же нам остается перед лицом этой угрозы, как не пытаться всеми силами вернуть полноту смысла единственному значимому императиву: устанавливать наиболее соразмерное и гармоничное напряжение между каждым отдельно взятым индивидом и коллективным порядком.

Если наше фундаментальное одиночество останется таковым, то, чтобы жить с ним, нам в конечном счете дано одно из двух. Либо трагизм и отчаяние, которые неизбежно ввергнут нас в уныние, и мы будем время от времени потрясать кулаком или бряцать оружием, представляя, что жизнь продолжается. Либо динамика, стимул надежды, когда мы протягиваем друг другу руки и стараемся охватить всех плодотворными связями через соответствующие институты и множество конкретных дел на ниве повседневной жизни. История движется через драмы и страдания. И она же внушает вечную мысль, что мир – всегда, но особенно когда намечаются столь тревожные перспективы и активное участие становится моральным долгом, – может, порой неожиданно, вопреки фактам и прогнозам, менять направление.

Заключение Политика свидетельствования – наше всё