Тирания веры

Я выучила защитные заклинания; узнала, с какими сущностями могу столкнуться и что следует делать, если это произойдет; какие заклинания надлежит произнести, если я захочу покинуть тот мир – Вонвальт назвал это «ритуалом самоизгнания», – и как мне выбраться оттуда с помощью Брессинджера, «маяка», который должен был вывести меня, если дела станут совсем плохи. Были и другие слова, которые мне следовало выучить на случай, если бы моя связь с иным миром вдруг ослабла, а я при этом хотела бы остаться там.

Однако просто произнести слова было недостаточно; я должна была постичь их нутром, прочувствовать, как они влияют на меня, на тело и на разум. Большинство посвященных Ордена магистратов допускали одну серьезную ошибку – они спешили, обращали больше внимания на форму слов, но не на их содержание. Научиться этому было сложнее всего, однако Вонвальт, к счастью, сказал, что у меня прирожденный дар. Возможно, он лгал, но его слова помогли мне сосредоточиться.

Все это время сэр Конрад повторял одно и то же: несмотря на то, что тело в том мире тоже может пострадать, истинная опасность грозила разуму. Безумие было моим злейшим врагом. Чтобы закалить сознание, мне приходилось выполнять всевозможные умственные упражнения. Вместе с этим ускорилось и мое обучение фехтованию, отчего эти долгие дни выдались для меня особенно утомительными. Казалось, из меня лепили спасительницу Империи, будто я стала кем-то вроде Хоэль из Валдиса, одной из героинь обширного эпоса Аутуна. Однако реальность была далека от этого, меня лишь обучали азам выживания. Никаких замысловатых финтов, эффектных замахов или искусных ударов – просто как прикрываться щитом от меча, как отражать удары, как наносить их и не лишиться при этом руки, как окунуться в мутный омут загробной жизни и как затем оттолкнуться от дна.

Вонвальт за это время тоже пришел в себя. Уроки, которые он давал мне, и расследование убийства княжича Камиля дали ему возможность сосредоточиться, отвлечься от Муфрааба и Клавера. Я даже понадеялась, что перемены в его поведении также знаменуют восстановление его моральных принципов… однако совсем скоро мы подъехали к небольшому поселению, которое находилось примерно в двадцати милях от Зюденбурга, и там этим надеждам было суждено разбиться вдребезги.

* * *

Поселение называлось Стромбург. Этот небольшой укрепленный городок окружала стена из желто-серых каменных глыб, а посреди него, на вершине холма, стояла имперская путевая крепость, простая на вид, возведенная в устаревшем досаксанском стиле. Центр города пересекала широкая река Стром, которая шла до самого Зюденбурга.

Издалека поселение казалось таким же, как и все остальные, что находились на Пограничье – тихий торговый городок, стоящий в двух шагах от тропы паломников, близкий к Зюденбургу настолько, чтобы в случае беды призвать на помощь храмовников, но не настолько, чтобы имперские сборщики налогов часто захаживали сюда. Увы, приблизившись к стенам, на которых не было ни одного часового, мы увидели, что большая часть города лежит в руинах, а когда въехали в западные ворота, то поняли, что и жителей здесь почти не осталось.

– Нема, – пробормотал сэр Радомир. Наши лошади медленно ступали по главной улице. Некоторые дома превратились в груды камней, от других остались лишь хаотично разбросанные обугленные балки. На стенах замка виднелись следы копоти и большие полосы сажи в тех местах, где в него попали горящие снаряды катапульт. Улицы были усеяны обломками зданий.

– Мы не видели поблизости никакого войска, – сказал Брессинджер. – И даже его следов.

Вонвальт обвел рукой окрестности. Вид у него был измученный, и он снова горбился в седле.

– Нападение случилось уже несколько недель назад.

Брессинджер спешился и пнул ногой почерневшую балку. Она переломилась пополам, и угольная пыль с копотью разлетелись по ветру.

– Кто идет? – окликнул нас кто-то.

Мы обернулись и увидели обветренную старуху. Она сутулилась под тяжестью доспехов, которые криво сидели на ней и, судя по всему, были не с ее плеча. Ее кожа иссохла и местами почернела от въевшейся сажи, но взгляд старухи был суровым и цепким. На ее поясе висел сованский короткий меч, а левая рука как бы невзначай поглаживала эфес.

– Кто вы? – устало спросил ее Вонвальт.

Пожилая женщина дернула головой, указывая на него.

– Дорогие одежды не дают вам права говорить со мной свысока. Я спросила, кто вы такие.

– Пламя Савара! Жалкая старуха, ты говоришь с лордом-префектом! – прорычал Брессинджер, подступив к ней на несколько шагов.

Та осталась невозмутима.

– У тебя грозодское произношение, – сказала она, недобро оскалившись на Брессинджера. – Моего мужа убили в Грозоде. Не выношу вашего говора.

– Довольно. Я – Правосудие сэр Конрад Вонвальт. Как вас зовут? И что здесь произошло?

Старуха сплюнула. При этом шлем с полями надвинулся ей на глаза, как у шута в какой-нибудь комичной сценке. Однако она, похоже, ничуть не смутилась от собственной неуклюжести.

– Я – Виллидруда Раганхильдис, – ответила она, – и на нас напали язычники. Что же еще?