Тирания веры

Я всегда любил тебя, Хелена, хотя и по-разному. Я бы с радостью добивался тебя и ухаживал за тобой. Мы могли бы вместе путешествовать, есть вкусные яства и пить хорошее вино; быть может, посетили бы Дворец Философов или гонки на колесницах. Просто так, ради обыкновенного удовольствия, чтобы насладиться компанией друг друга. Как бы я хотел сблизиться с тобой, появляться вместе в свете и оставаться наедине. Иметь возможность открыто и без страха восхищаться твоей красотой и остротой ума. Мне больно думать о том, как могла бы сложиться наша жизнь, будь обстоятельства иными.

Я о многом сожалею, Хелена, но только не о том, что повстречал тебя. Надеюсь, что со временем ты сможешь сказать то же самое.

Конрад

XXXVIII Воссоединение

«Тяготы смертной жизни, взлеты и падения империй, гибель целых народов – все это меркнет, становится мимолетным и незначительным в сравнении с необъятным, глубочайшим безразличием священных измерений и существ, которые их населяют».

ОБЕНМАТРЕ ХЕЙЛВИК ДЖУДДА

В следующий раз я проснулась на движущейся телеге, грохот и визг деревянных колес которой резал мой слух. Надо мной растянулось жаркое голубое небо. В воздухе пахло сухостью и пылью.

Я снова зарыдала. Мне было все равно, где я и куда меня везут. Невозможно описать словами, сколь сильна была боль моей утраты.

Через некоторое время я услышала цокот копыт. Ко мне подъехала маркграфиня фон Остерлен, облаченная в доспехи и сюрко своего Ордена. Она странно, очень по-совански посмотрела на меня – одновременно с сочувствием к моему положению и с презрением к моим слезам. Затем маркграфиня протянула мне через борт повозки бурдюк с водой.

– Вижу, вы проснулись, – сказала она. Затем перевела взгляд на мою руку, в которой было зажато открытое письмо, и кивком указала на него. – Уже прочли?

Я кивнула. Слезы все еще текли по моему лицу.

– Вы знаете, что в нем написано?

– Я же его и писала, – ответила фон Остерлен. Заметив, как вытянулось мое лицо, она прибавила: – Точнее, записывала под его диктовку. – Она замолкла, но через некоторое время сказала: – Думаю, вы будете рады узнать, что сэр Конрад жив.

– Что? – спросила я, яростно вытирая глаза. У меня внутри все замерло от неверия и радости. – Жив?

Я с трудом села и тут же пожалела об этом. Волна тошноты захлестнула меня, и я снова рухнула на спину, измученная и истерзанная болью. Тем не менее я успела увидеть, что мы уже отъехали далеко от Зюденбурга.

– О да, – сказала фон Остерлен; впрочем, по тону казалось, будто она была этому совсем не рада. – Я многое повидала в своей жизни, мисс Седанка, особенно будучи маркграфиней Зюденбурга. Но никогда прежде мне не доводилось смотреть на то, как мертвеца возвращают к жизни языческим колдовством.

– Где он? – прохрипела я.

Фон Остерлен пропустила мой вопрос мимо ушей.

– Буду с вами честна, Хелена: я позволила вам провести сеанс лишь по одной причине – потому что не верила, что он к чему-нибудь да приведет. По моим убеждениям, сэр Конрад должен быть мертв, а вас я обязана повесить как ведьму. Но ваш господин и учитель убедил меня в том, что Империя столкнулась со страшной опасностью, которая требует его личного внимания. Кроме того, я не обладаю достаточной властью, чтобы отменить приказ Правосудия, не говоря уже о главе Ордена магистратов.

– Я бы хотела его увидеть, – тихо проговорила я.

– Я приведу его к вам, когда он освободится, – сухо ответила фон Остерлен. – Сейчас он занят. Сэр Радомир сообщил нам о произошедшем. События развиваются быстро.

Она собралась было пришпорить свою лошадь, но остановилась, когда я сказала:

– Подождите. Маркграфиня, прошу вас.

Фон Остерлен снова повернулась ко мне.

– Да?

– Зачем вы отдали мне письмо, если знали, что сэр Конрад жив?

Она вздохнула.

– Ваши отношения с вашим учителем меня не касаются. Однако мне показалось, что вам все же стоит узнать кое-что из того, что было в письме. Подозреваю, теперь, когда сэр Конрад… поправился, он попросит его вернуть.

Я не знала, что и думать об этом, и маркграфиня не стала ждать, когда я соберусь с мыслями.