Тишина

"К кадровику? - думал Константин. - Вызывали в отдел кадров? Зачем? Для чего я понадобился?" И уже смутно слышал, что говорили рядом, но, успокаивая себя, по-прежнему сидел, невозмутимо развалясь на скамье между Михеевым и Плещеем, цедил дымок сигареты.

– Да что вы, друзья, атаковали Илюшу? - сказал удивленным голосом Константин. - Парень он - гвоздь. Молоток.

Плещей поддержал Константина своим внушительным басом:

– Во-во, почти все знает, как в аптеке!

– Пресс! - согласился Легостаев и хохотнул. - Сам видел: в пельменной он масло жрет, аж затылок трясется на третьей скорости.

– Что напали, отбоя нет! - внезапно зло огрызнулся Михеев и неуклюже встал, напружив шею. - А ты, Легостай, молчи! Знаю, как пассажиров под мухой с бабами знакомишь! С простигосподями… Чего ощерился? - Обернулся к Плещею: - Говорить с вами нельзя, Федор Иванович! Странно вы как-то разговариваете!

И пошел, раскачиваясь, к машинам, надевая на ходу шапку, оттопыривая ею алеющие уши.

– Обиделся никак - за что, кореш? - крикнул Легостаев и зашагал вместе с ним, размахивая бутылкой, стал что-то объяснять, снизив голос.

– Ну что вы сердите парня? - сказал Акимов умиротворяюще. - Есть люди, которые не понимают шуток, - ну и что? Я с ним одну комнату снимаю. Во Внукове. Честное слово, он обижается.

– Молоток, говоришь? - Плещей, точно не расслышав Акимова, двинул плечом в плечо Константина. - Молоток, да не тот. Не обтешется никак. Трепло! - Он постучал пальцем по скамье. - А? В Москве, говорит, мальчиков в родильных домах умерщвляют. Врачи, мол, и все такое. Все знает. Спасу нет. Орел - вороньи перья. Так, Костя, или не так?

– Не совсем уверен, Федор Иванович.

– Вы очень его прижимаете в самом деле, Федор Иванович, - вставил миролюбиво Сенечка Легостаев, подходя. - Больно он злится на ваши слова… Переживает. Ну его в гудок!

– Чихать я на обиды хотел, Сенечка, левой ноздрей через правое плечо! Мещанскую темнотищу из него выколачивать надо! - без стеснения грудным басом загремел Плещей. - В затишках говорить не умею. Не мышь я, Сенечка, чтоб под хвост шуршать!

– Не совсем уверен, Федор Иванович, - повторил Константин.

– Это в каком смысле? - не понял Плещей.

– В том же… Значит, меня вызывали в кадры?

– Я-то тебя не разыгрываю! Давай к Куняеву! - крикнул Легостаев. - Повышают, видать, студентов!

Отдел кадров находился в самом конце коридора.

Сюда из гаража слабо проникал подвывающий рокот моторов, здесь всегда была тишина с запахом пыли и засохших чернил, с таинственным шуршанием бумаг на столах. Здесь шоферы невольно снижали до шепота крепкие голоса - всех овеивало непривычной официальной устойчивостью, стук пресс-папье казался секретным и значительным, как и поставленная печать на справке.

В то время, когда Константин постучал: "Можно?" - и излишне уверенно дернул зазвеневшую стеклом дверь, начальник отдела кадров Куняев в старом, из английского сукна кителе сидел за простым двухтумбовым столом (на плечах серели невыгоревшие полосы от погон), листал папку, разглаживал листы, скуластое лицо было неподвижным, прямые пепельные волосы свешивались на лоб.

– Вызывали? - спросил Константин и бесцеремонно бросил шапку на облезлый сейф. - Кажется, вы интересовались мной, если я не ошибаюсь!

– А, товарищ Корабельников! - Куняев, весь подтянуто плоский, встал, смягчаясь одними серыми сумрачными глазами. - Все шутки шутите, это даже хорошо. Как работается? Садитесь.

Заученно он правой рукой поправил полы кителя, левая - протезная, в кожаной перчатке - мертво, неудобно уперлась в край стола.

– Это, товарищ Соловьев, наш шофер Константин Владимирович Корабельников, - сказал Куняев, кивнув куда-то в угол комнаты.

Константин, садясь, мельком глянул туда, различил между шкафами, за столиком в нише, сухощавого молодого человека в темном костюме; пальто и шляпа висели на гвоздике, вбитом в стену шкафа. Человек этот, читавший какую-то бумагу, приветливо ответил взглядом, - мягкая улыбка засветилась на его лице, - сейчас же подошел и сильно, дружелюбно потряс руку Константина тонкой и гибкой рукой.

– Очень приятно, Константин Владимирович.

И отошел к столику, снова стал читать бумагу внимательно под дневным светом окна.

Константин сказал, преодолевая наступившее молчание:

– Слушаю вас.

Куняев положил руку-протез на стол, опустил глаза к папкам и, поглаживая обтянутый кожаной перчаткой протез, спросил с шутливой фамильярностью:

– Как работается, товарищ Корабельников? Довольны?

– Мм… как вам сказать? Труд в свое время очеловечил обезьяну, товарищ Куняев.

– Хм!..

– Но в наше время является делом чести, доблести и геройства. Следовательно, я доволен. Зарплатой и своим начальством. И отделом кадров, - сказал Константин то ли насмешливо, то ли серьезно - можно было понимать как угодно.

Молодой человек у окна оторвался от бумаги и вынужденно заулыбался. Куняев, словно щекой почувствовав эту улыбку, тоже слегка раздвинул губы, сказал: