Тишина

Соловьев задумался на минуту; свет солнца из окна падал на его опущенные веки, на прозрачное от бледности лицо, четко просвечивал курчавый мысок над белым высоким лбом, и этот жестко курчавый мысок почему-то бросился в глаза Константину, когда губы Соловьева выгнулись внезапно полумесяцем, блеснула улыбка, но уже насильственная, нетерпеливая - Константин заметил это по странному несоответствию черных волос и белых зубов.

"Михеев!.. Михеев!.." - опять подумал он с ледяным потягиванием в животе.

Соловьев поднял глаза и спокойно, казалось, погрел ладонь на блещущем стекле: маленькая кисть была вроде бескостной, - белела на столе: он глядел на нее и продолжал улыбаться.

– Константин Владимирович, - заговорил он ласково, - наградное оружие - это ваша биография и это ваше дело. Ради бога, не подумайте, что это меня касается. Ради бога! Я готов забыть свои вопросы, простите великодушно. Но другое касается меня. - Ладонь Соловьева замерла на стекле. - Меня, как советского человека, и вас, разумеется, как советского человека и, если хотите, как бывшего разведчика, человека в высшей степени бдительного. Разведка - ведь это бдительность, я не ошибаюсь?

– Вы не ошибаетесь.

– Ну вот видите. И здесь, Константин Владимирович, мне бы очень хотелось чувствовать ваше плечо. Я говорю с вами очень откровенно, Вы - уважаемый человек, вас, как я знаю, любят в коллективе. Вы по образованию - почти инженер, начитанны, разбираетесь в людях…

– Не много ли достоинств вы записываете на мой счет? - сказал Константин. - Я ничем не отличаюсь от других. Вы меня мало знаете.

– Я вам верю, Константин Владимирович. Я от всей души… очень вам верю! - проникновенно, с подчеркнутой доверительностью в голосе произнес Соловьев. - Нет, я не ошибаюсь. Я представляю людей вашего коллектива. Хорошие люди. Очень хорошие люди… Но… в последнее время поступают не совсем хорошие сигналы… Мы, советские люди, не должны смотреть сквозь пальцы на некую легкомысленность, аморальность. Как называют, темные пятна прошлого… Не так ли? Мы должны охранять чистоту советского человека, воспитывать… Вот, например, шофер Легостаев… Сенечка, вы его зовете… - Соловьев при слове "Сенечка", развеселившись, точно оттенил юмором имя "Сенечка", как бы пробуя его на вкус. - Веселый, хороший парень, верно ведь? А ведь что говорят: знакомит пассажиров с девицами легкого поведения, развозит их по каким-то темным квартирам… Правда разве это? Ну просто мальчишеская легкомысленность?.. Ну, что вы скажете об этом?

– Не знаю. Не замечал.

– Да, конечно, это не все знают, - согласился Соловьев совсем весело. - Да, да… С молодежью разговаривать по меньшей мере трудновато, тем более - воспитывать… Ох, молодежь, молодежь! Еще хочу посоветоваться с вами, проверить, что ли, Константин Владимирович. Сигналы тоже бывают ошибочны, неточны… Есть у вас… уже пожилой, уважаемый шофер, старый член партии Плещей Федор Иванович. Правда, что он груб, прямолинеен, резок, понимаете ли? Не так ориентирует коллектив… ну, в некоторых серьезных вопросах, - говорят, конечно, с преувеличением… Мне хотелось бы разобраться. Ну, как это так? Я слышал, - Соловьев беззвучно засмеялся, как смеются в обществе, давясь от услышанного мужского анекдота, - его даже… его ядовитого язычка… побаивается ваш директор… Гелашвили. Верно, а?

– Не знаю. Не замечал, - повторил Константин.

Его обматывала, туго и клейко опутывала паутина слов, тихо и ровно стягивающих, как невидимая сеть; в них не было ни осуждения, ни требовательного допроса - в них был только намек, смешливое, снисходительное любопытство немного знакомого с людскими слабостями человека, который не хочет ничего осложнять, ничего преувеличивать. Но сквозь текучую паутину слов, сквозь эти туманно мерцающие полувопросы Константин напряженно угадывал нечто такое, что не касалось уже его (это он ожидал все время разговора), а было ощущение, что его расчетливо и вежливо прощупывают, прощупывают его связи и отношения к Легостаеву, к Плещею; и Константин вдруг, ужасаясь своей смелости, похожей на опасную игру, прямо глядя в мягкие и ясные глаза Соловьева, спросил:

– А можно без езды по проселочным дорогам? Скажите, для чего этот разговор?

– Ну что ж, давайте, - живо и весело согласился Соловьев, и Константин, не ожидавший этого охотного согласия, с зябким холодком и напряжением во всем теле увидел, как зашевелились близкие губы Соловьева, потом услышал конец фразы: -… понял, что вы достаточно умный человек! И я очень хотел, чтобы вы, именно вы, бывший разведчик, помогали нам…

– Кому - "нам"?

– Мне, - уточнил Соловьев, поправляясь. - Мне. Человеку, обязанному воспитывать людей, Константин Владимирович.

– То есть, - перебил Константин. - Тогда… что же я должен делать?.. Я не понял.

– Вы понимаете, Константин Владимирович, - произнес Соловьев и не спеша носовым платком чистоплотно провел по бровям, по ямочке на подбородке.

– Вы ошибаетесь, - вполголоса сказал Константин. - Должен вам сказать… Я работаю с отличными ребятами и ничего такого не замечал, не видел!