Титан

На следующий год Мареев уже не наблюдал за Калюжным. С первых же дней лето наполнилось мельканием девичьих ног, коленок, локтей, будто толкающих его на расстоянии. Он пропадал на пруду, колесил по дорожкам товарищества, высматривая, где они собираются, куда идут гулять, и лишь изредка, проезжая мимо участка Калюжного, недоумевал: неужели он действительно следил сутки напролет за скучным стариканом? Теперь ему казалось, что как раз это отречение и есть настоящее взросление.

Потом он окончил школу и поступил на строительный, не видя в том ничьей направляющей руки. Выпустился, стал пропадать в командировках по северам, ставить дома и промышленные здания на коварные тамошние грунты, воевать с вечной мерзлотой, крушащей стены и фундаменты. Все реже появлялся на даче: только помочь родителям, привезти-увезти. Однако ж, словно от близости к земле, от каждодневных размышлений о ней, о ее плывучем, темном характере, что ставит иногда в тупик строителей, Мареев в краткие свои визиты стал снова замечать Калюжного.

Тот жил ныне круглый год на даче: дочь нашла запоздалого мужа, вытеснила отца из городской квартиры. А у дачников деньги появились, строиться стали чаще. И Калюжный, хоть и старик, стал первый землекоп, копал что угодно – канавы, колодцы, выгребные ямы, выемки под бетонную заливку. Ловко, споро, словно всю жизнь учился мастерству лопаты, хотя дело это не наживное, за год не выучишь. Мускулистый был, крепкий, дряхлость трудами согнал. Вдовы дачные, что мужей своих после шестидесяти схоронили, чуть ли не охоту на него устроили, ведь непьющий же, некурящий, работник денежный. Но Калюжный дамочек отшил. Добрый десяток на него обиду затаил, стали мстить, сплетничать, что, мол, нечист на руку, вещички тибрит, пока копает, или может инструмент хозяйский зажилить, – хотя Калюжный всегда со своим инструментом приходил. Но разве переспоришь? Так Калюжный свою клиентуру потерял, да и новые появились землекопы, что брали дешевле, восточные люди, приезжие.

Участок его теперь дичал, захламлялся, пошли в дикий рост оставшиеся без ухода яблони, ветшали дом и кухня. А Калюжный, по-прежнему бодрый, разъезжал на тарахтящем мотороллере с прицепом, тащил домой со свалок рухлядь, диваны, телевизоры. Возил тачками глину в овражек в лесу, копал, значит, что-то.

И снова казалось Марееву, что лишь он один замечает странные занятия отвергнутого старика. Он бы тоже не обращал внимания, если б не память детства, не та картинка: взобрался Калюжный на мусорную гору, топ, хлоп – и разомкнулась связь вещей.

В нынешнее лето Марееву предложили пятилетний контракт в Африке. Немецкая контора, строительство ГЭС, проектирование вскрышных работ. Другие деньги. Другая жизнь. Сложные там почвы, илистые, напитанные рекой, но, если он справится, можно переезжать в Германию, войти в инженерную элиту, что нарасхват на всем шарике.

Здешние дела устроились быстрее, чем Мареев ожидал. И он поехал на пару-тройку дней на дачу: привести в порядок, пока родители отдыхают в Средиземноморье по путевке, заказанной еще зимой, до открывшейся вакансии. В общем-то, он мог этого не делать. Дачу содержали хорошо, денег он не жалел. Правда, привязанности к ней он не испытывал. Мала она была ему, тесна – и страшна неизменным укладом, силой взаимного притяжения вещей, переживших свой век, не используемых по назначению, но сохраняемых отцом и матерью ради неизменности их жизней.

Мареев говорил себе, что нужно все еще раз проверить: из Африки не налетаешься. Родители стали тревожные, ждут, что Мареев выкажет заботу. Они бы, конечно, предпочли, чтобы он не уезжал, завел здесь семью, родил детей…

Но, уже подъезжая к даче, он подумал: едет-то на самом деле затем, чтобы увидеть старика Калюжного и попрощаться с ним. Мысль была нелепа и потому точна нездешней, высшей точностью.

Калюжный был на даче, но в саду не показывался. Вечером загоралось окно в доме и гасло к полуночи. Хворает, что ли? Однажды Мареев встал рано утром, не спалось, и заметил с веранды, что свет-то у Калюжного еще горит. Тоже проснулся? Или свет вообще не выключался с вечера?

Он почему-то сразу представил, как старик лежит там, полуживой, не в силах дотянуться до выключателя, и надеется, что кто-то обратит внимание, догадается, почему свет не погашен. Конечно, скорее всего, старик просто заснул и забыл про горящую лампочку. Дождь моросит, погода дремотная, серая.

Но все же Мареев надел непромокаемую куртку и пошел проверить. Калитка у Калюжного была не заперта, и он спросил громко:

– Добрый день! Есть кто дома?

Голос рассеялся, впитанный моросью. Мареев открыл калитку и пошел по дорожке к кухне. Он вспомнил, как много лет назад здешняя почва схватила его за ступни, ужалила холодом. Но земля оставалась спокойной, будто долгий дождь усыпил ее.

И выдуманное наполовину намерение помочь старику вдруг обнаружило истинную суть. Он пришел вызнать, выпытать тайну. Ему больше не жить здесь, и незачем соблюдать приличия.