Титан

Мареев поднялся по ступенькам в кухню. Свет в кухне не горел, ему незачем было туда идти, если он явился спасать Калюжного. Это уже походило на обыск. Но Мареев отворил дверь и включил фонарик.

Кухня у Калюжного была огромная, пять на пять, целый второй дом. Раньше Мареев, глядя со стороны, удивлялся: зачем старику столько места? Что он там готовит, что ест один среди пустоты?

Но кухня оказалась забита под потолок. Ее заполняли спинки кроватей, тазы, кастрюли, бочки, оконные рамы, трубы, остовы велосипедов, грабли, вилы, жестяные лейки, короба, корзины, ульи, сита, доски, стулья; мусор. Мареев узнал прохудившийся, шелушащийся ржавчиной титан, что он сам вывез в мусорный контейнер два года назад. Тут были вещи с каждого участка, от каждой семьи. Та давняя мусорная Гора, собранная наново, словно тогда они явились вторгнуться в истинный дом Калюжного и он сам разобрал свое укрывище, чтобы потом восстановить его тут.

Это его силой и сцеплялись вещи в Горе, догадался Мареев. Поэтому он и мог так легко распустить ее: топ да хлоп. Он жил там, у сторожки, вторым, незримым сторожем, охранял участки, потому что они были – его, с каждого он взял пошлину рухлядью, к каждому имел ключик. И пожар примчался гасить, чтобы вотчина, которую он взялся беречь, не пострадала. Потому и не обворовывали наши дачи никогда, подумал Мареев: Калюжный стерег. Сила его стерегла, даже когда он сам в город уезжал зимовать.

Мареев закрыл дверь кухни. Он был уверен, что сейчас никакой силы здесь нет. Ни в земле, ни в вещах, которыми набита кухня. С Калюжным что-то случилось. И он не сумеет охранить свою тайну.

Мареев ступил на крыльцо дома – ступеньки грязные, старик обтирал глину с подошв, – и потянул за дверную ручку. Дверь приоткрылась.

– Есть кто? – спросил он.

Тишина.

Он ожидал, что внутри будет тот же хлам. Но нет: просторно, мебели немного. И тут уже несколько лет, не меньше, не живут. Не спят на кровати, не садятся на стулья, не трогают вещей; пыль выдавала это безусловно. Будто Калюжный умер и дом стоит без хозяина.

Мареев прошелся по комнатам. Охватил дом объемным взглядом инженера. Вспомнил глину на ступеньках. Сдвинул в сторону ногой вытертый половик – и различил швы люка.

Дачники в домах подвалов не делали. Только неглубокие подполы в кухнях. Мелькнула и погасла мысль про маньяков. В дачном детстве ходили толки про одного, по кличке Удав, что имел ямину под гаражом и заманивал мальчишек помочь ремонтировать машину.

Но Мареев, строитель, видал худые места, знавал недобрые дома. Тут было иначе.

На столе, под газетами, лежал крюк из металлического прутка. Мареев подцепил люк за проушину, поднял медленно, стараясь, чтобы не скрипнули петли.

Снизу пахнуло землей, спертым, выдышанным воздухом. И еще каким-то запахом, ни человечьим, ни звериным. Запах был не уличный, не лесной, а все ж и не домашний, хотя Мареев встречал его. Встречал в старых домах, назначенных под снос, откуда съехали жильцы, и осталась только разруха, голые стены, вырванные батареи, вопиющая пустота на месте обжитого.

Вниз вела земляная лестница. Мареев осветил ступеньки фонариком телефона: нет ли следов крови? Нет, чисто.

Он протиснулся в лаз и стал спускаться. Ему стало душно и смешно, он увидел себя со стороны, и мороки рассеялись. Господи, подумал он, да старик же чокнулся! Зубрил ведь, поди, в молодости наставления по гражданской обороне. Вот ядерная война и догнала, каждый день по телику про ракеты НАТО твердят. Это просто любительский бункер. Там, внизу, наверное, нары, ружье, харчи. Глупый бункер без вытяжной вентиляции, в котором не просидишь и двух суток. Калюжный-то, инженерный человек, должен был бы понимать. А раз не понимает, значит, точно тронулся умом.

Это ясное объяснение успокоило Мареева. Он спустился в подземную комнатушку. Так и есть: бетонированные стены обставлены самодельными стеллажами, на них трехлитровки с крупами, макаронами, мукой, сахаром. На дощатом столике горит керосинка. Что ж электричество-то не провел? Думает, что после апокалипсиса электростанции вырубятся? Приготовился, значит?

Потолок низкий, Марееву нужно нагибаться, будто дети себе землянку выкопали. В дальнем, темном углу сетчатая кровать, на ней куча тряпья, ватников, одеял.

Он приподнял эту слежавшуюся ветошь. В продавленном углублении, как в ямке или норке, свернувшись, лежал и еле слышно дышал Калюжный, уменьшившийся, будто потратившийся, пока копал; заросший седым курчавым волосом, грязный, какой-то не людской, что ли, ставший как крот, чье тело создано для подземных узостей. От него и пахло тем запахом, напомнившим Марееву заброшенные дома.

Мареев взял слабую руку старика. Разглядел ногти Калюжного, желтые, каменные, заострившиеся. Пульс едва прощупывался. Но Калюжный вдруг очнулся, вскинулся, намертво перехватил его правую руку и прижал к ладонь к ладони внутренней стороной, расчерченной линиями судьбы.

Мареев не мог вырваться, а ладони становились одно, прикипали друг к другу, и чужие линии судьбы переходили к нему. Впечатывались, обжигая, в плоть.