Титан

За равниной, у самой кромки волн, накатывающих размеренными рядами, – мерцающий оазисом света гражданский аэропорт. Как раз в это время, накануне заката, там столпотворение: со стороны Европы идут один за одним среднемагистральные лайнеры, работяжки, усталые лошадки, налетавшие десятки тысяч часов, прошедшие капремонт, сменившие две-три ливреи, прежде чем оказаться во флоте лоукостеров; о, как же хорошо я представляю себе их задубелый пластик, помутневшие иллюминаторы, измученный усталостью металла набор фюзеляжа, что застонет порой при взлете так, что вздрогнут, покрываясь мурашками, пассажиры; вытертую обивку кресел и, самое главное, запах: особенный запах старого самолета.

Старый лайнер вселяет в пассажиров опаску и будит суеверия. Пассажиры вспоминают путь в аэропорт: не было ли предостерегающего знака? Проверяют почти бессознательно тот баланс добра и зла, что каждый человек приписывает себе. Старый же лайнер катит к взлетной полосе, являясь в эти минуты безмолвной исповедальней, своего рода сотейником для выпаривания грехов и страхов. И испарения оседают незримо в обшивке и обивке, въедаются в пластик и ковролин, создавая этот стигматический аромат старого самолета.

Я качу вниз, не крутя педали, влекомый одной силой гравитации, и смотрю, как садятся лайнеры.

С этого острова, с базы Акротири, я совершил свой первый полет как военный летчик. Отсюда же, из пассажирского аэропорта, я вылетел в последний раз – уже как гражданский пилот.

Этот остров сверху похож на амфору, положенную на бок. Но в моей жизни он точка. Точка начала и точка конца.

* * *

В пристройке моего дома стоит профессиональный цифровой телескоп. Я могу себе это позволить. Моя авиакомпания заплатила более чем солидное выходное пособие – в обмен на молчание о некоторых необъяснимых переменах в моем организме, которые пресса могла бы превратно истолковать и поставить компанию в неудобное положение.

На острове идеальный театр неба: безоблачная погода, слабое световое загрязнение, разреженный воздух высот. И я, паче прочих писателей любивший в детстве Артура Кларка, слежу глазом телескопа за дальними галактиками, снова мечтая оказаться в космосе.

За атмосферой.

Там, где нет неба.

Будто в насмешку, мне оставлено легкое, жилистое тело летчика-истребителя. Это нельзя объяснить только тренировками, спортом. Скорее тренировки и спорт возможны лишь потому, что оно совершенно не меняется, не требует починки, не набирает вес, умело сжигает калории, не поддается алкоголю.

Но стоит мне сесть за штурвал или в пассажирское кресло, встать в гондолу воздушного шара, впрячься в упряжь дельтаплана, подняться в салон вертолета – и это же тело, сухое, кипарисовое, вдруг начинает истекать жидкостями: слезами, соплями, слюной, потом. Превращается в желе, в парализованную мякоть. Я чувствую себя как самолет, потерявший управление. Из меня течет так, будто внутри бак, цистерна, сопливый вулкан, слюнное море. Я безвольно мочусь под себя, как младенец, кончаю, не испытав оргазма, превращаюсь в обмякшего моллюска и не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Но, когда меня выносят, отверстия и поры тела замыкаются, возрождается связь мышц, привычные и послушные приводы желаний.

Возвращается управление.

…Тогда, в самый первый раз, две недели спустя после инцидента, когда закончилось внутреннее расследование и я, второй пилот, заново получив допуск к полетам, осрамился, не смог, всё списали на психологическую травму, на редкую разновидность ступора, сопровождающегося своего рода физиологической истерикой. А тот факт, что подобная же реакция была у капитана, у первого пилота, – тождеством стресса, какой-то там особой глубинной эмоциональной связью по типу близнецов, которая между нами возникла.

Нас полгода таскали по терапевтам, по обследованиям и процедурам. Компании было очень важно вернуть нас в строй, показать журналистам, что мы летаем, что все нормально. Но я с первого же отказа предчувствовал, что путь в небо навеки закрыт нам обоим, знал это обостренной интуицией летчика-истребителя, что подвела меня лишь однажды, там, над азиатской пустыней, в поединке с ракетой “земля-воздух”.

* * *

Теперь я понимаю, что мне не стоило возвращаться в авиацию, а в особенности – переходить в гражданскую.

Я хотел летать. Но взрыв ракеты оглушил меня, сбил тонкие настройки реакций. Я был уже не летчик-истребитель. Но еще вполне годился стать вторым пилотом в кокпите коммерческого лайнера.

Гражданские авиакомпании не очень любят нанимать бывших военных. У нас другие рефлексы, навыки пилотажа, критерии риска. Мы – ястребы, а не голуби. Мы – одиночки.