Титан

Глава тренингового центра Salut Airlines, сам, однако, бывший палубник, летавший мальчишкой еще в Корее, сперва не хотел меня брать, несмотря на превосходные результаты тестов и курсов переучивания. Он, вероятно, чуял, что я летчик, а не пилот. Что я вернулся, чтобы в небе преодолеть опутавший, охолостивший меня морок взрыва. Прорасти, продавить его упорством каждодневных упражнений. Я и сам чувствовал правоту его отказа. Но соблазн неба был сильнее.

О, я помню недоуменную досаду первых тренировочных полетов. Я испугался тогда, что могу забыть прежнюю молниеносность, бытие стрелы, сделаюсь данником автопилота. Я обещал себе, что однажды вернусь в истребители, прорвусь через немоготу; я забыл, что мне возвращено небо. А небо это запомнило.

* * *

Небо – это то, что остается, если вычесть всякую материальность: погоду, свет, цвет.

Не звезды.

Не облака.

Не воздух.

То, что в них, но не они.

* * *

Меня поставили в пару к капитану Мак-Ги, ветерану дальних линий, старожилу Salut Airlines. У него была репутация лучшего пилота; ни единой ошибки, ни единого штрафного балла за тридцать с лишним лет. Его самолеты всегда вылетали и садились вовремя, словно он был в сговоре с капризными и мстительными духами времени. Случалось, падали в воздушные ямы, лишались двигателя – но ни один пассажир ни разу не пострадал, будто у Мак-Ги была золотая страховка, нечто большее, чем простое везение, – покровительство Эола, владыки ветров, или дар сродни дару феаков из гомеровской “Одиссеи”, чьи суда никогда не терпели крушений, развозя путников невредимыми.

Юнцы боготворили Мак-Ги, как идола, надеясь перенять его удачу и, в сущности, не задумываясь, кто он такой.

А я еще в первом рейсе почувствовал, что удачи у Мак-Ги нет. Те беды, что выпадали ему, не требовали непременно высочайшего везения. Достаточно было не потерять самообладания, верно отработать органами управления, следовать инструкциям – и самолет спасал сам себя. Его совершенство было совершенством дисциплины, точности, начетничества – и страха.

Мак-Ги затаенно боялся неба, его непредсказуемой стихии. И потому был знатоком наставлений и руководств, экспертом по техническим возможностям лайнеров, по физике полета и погоды. Ему оставалось пять месяцев до предельного возраста – идеальная карьера. Но с каждым рейсом Мак-Ги все больше тревожился, будто чуял, что близится отложенное возмездие за совершенство, которое у других снимается спасительной пеней несовершенств, малых жертв, ошибок, каждодневных пошлин существования.

…На разборе один психолог сказал: у вас было слишком много опыта на двоих.

* * *

Когда наступает годовщина того дня, я беру напрокат парусную яхту и ухожу в море. В первые несколько лет я оставался на суше. И ночью, в полусне, явственно чувствовал, что низвергаюсь. Сквозь известняки острова, сквозь лежащие под ними граниты, влекомый мертвой тяжестью тела, – в жаркую тьму, в зубастые щели нижнего мира.

Се единственный полет, который мне оставлен.

Не полет, а падение.

В море, под парусами, я его не ощущаю.

А на земле мне порой чудится, что я падаю все эти годы, проваливаюсь сквозь кровати, полы, этажи, дороги, все горизонтальное и твердое, назначенное удерживать тела и предметы. Это падение медленно, как врастание дома в землю, но я его чую безошибочным инстинктом человека воздуха; я ввергнут гравитации, ее железному закону.

* * *

Я уже не помню небо того дня. Солнце? Ветер? Облака? Оно закрылось от меня. Я только помню, как мы начали снижение, – и низ, земля, вдруг властно потянул самолет к себе, а верх, небо, – сделался призрачным, недостижимо далеким.

Мы сделали все точно в соответствии с инструкциями. Мы не могли рисковать пассажирами. Нас хвалили потом на внутренних разборах: верные действия.

* * *

Это был обычный челночный рейс с севера на юг и обратно: привезти на исходе сезона припозднившихся бледнокожих курортников и забрать домой, в осень, предыдущую партию. Легкая работа, обычная работа: соединить два края Европы, два из ее морей: блаженное Средиземное и серую, затянутую туманами Балтику.

Полная загрузка; ни одного свободного кресла. Хороший прогноз: легкая болтанка над Альпами, и все. Никто не опоздал, никаких проблем с багажом, с таможней. Вылет минута в минуту, в стиле Мак-Ги. Два с половиной часа полета – славная прогулка, ровно, как по мостовой, даже над Альпами не трясло.

И мы уже готовились начать снижение, когда Земля приказала экстренную промежуточную посадку. Подозрение на бомбу на борту. Рядом с нами, выровняв скорость, пристроился истребитель, старая советская машина, чей силуэт я заучил еще новичком в летной школе. И при виде ее ко мне вспышкой вернулась вся прежняя острота рефлексов.

Мы оба понимали, что происходит что-то неправильное. Что-то нехорошее. Ошарашенный Мак-Ги был готов отдать мне управление. А я не взял. Мы оба по-разному испугались одного и того же: ответственности за пассажиров.

И Мак-Ги подчинился приказу. Объявил пассажирам, что вынужден произвести посадку.

* * *