Тициан. Любовь небесная – земная

– Успокоил, – улыбнулся Дзордзи.

– Я вот больше о тебе тревожусь. Вокруг тебя вьются сущности какие-то, которых я не знаю, но мне они не нравятся. Ладно – твоя судьба, она только твоя. О чем говорили с Катериной?

– О войне. Ты, мой друг, можешь не замечать ее, но война способна прийти сюда, и это меня, конечно, тоже волнует.

Камилло неожиданно весело расхохотался.

– Само мое присутствие – лучшая защита и замка, и Театра! – заявил он. – Тут такие лабиринты защиты, что без моей воли никто не проберется. Ни с оружием, ни с пустыми руками.

– Ну ладно. В общем, мой друг, Катерина поменяла свое отношение к твоей, то есть к нашей работе. Сказала, что снова готова оплачивать постройку Театра в полной мере. Но, разумеется, тут же поинтересовалась, когда твое великое изобретение сможет работать. И еще, ей хотелось бы сегодня или завтра прийти взглянуть на Театр. Все-таки она снова собирается платить нам деньги, Джулио.

– Мало ли что она хочет! – Камилло состроил высокомерную гримасу. – Я ей что-то объяснил в общих чертах о том, как она в будущем сможет взаимодействовать с Театром. Но допущу ее только тогда, когда полностью будут готовы семь уровней. До этого никто, кроме тебя и помощника, к Театру не подойдет и на пушечный выстрел. Не позволю!

– Она просто спросила: нельзя ли ускорить?

– А можно ускорить солнце? – Камилло повысил голос. – Как ты считаешь? Мы делаем такое, что вообще никто не пытался делать, а она спрашивает, не можем ли мы работать быстрее и по ее команде! Я тебе так скажу: не везде аристократы могут командовать, а мы не всегда обязаны им подчиняться. Даже если ты, Дзордзи, считаешь иначе! Так-то.

Джорджоне тоже чуть было не вспылил, но вдохнул глубоко, помедлил и успокоился.

– Ну ладно, давай сегодня поработаем подольше. Главное, как я понимаю, нам надо, чтобы у тебя был надежный помощник. Знаешь, Джулио, я ночью подумал, что, кроме того парня, о котором я тебе уже говорил, есть еще один знакомый художник, зовут Тициан.

– Двоих брать не хочу, присылай одного. Расскажешь мне и о том, и о другом завтра. А теперь за дело, – Камилло, весело напевая, отправился за чертежами. – Сейчас главное, чтобы ты до отъезда сделал как можно больше эскизов.

* * *

Если бы несколько недель назад Тициану сказали, что Совет Десяти вызывает его в палаццо Дукале, он был бы горд и счастлив. Теперь же, понимая, что его спросят о картине для Зала Совета, Тициан знал, что ничего предложить не сможет. Откуда черпать вдохновение, подобное тому, что позволило ему удачно расписать Подворье? Все любящие люди, все добрые помощники покинули его.

«Ну что же, так и скажу им, откровенно, – рассуждал Тициан, медленно подходя к палаццо. – Я пока не написал ни одной битвы, и мне рано давать такую работу. За это ведь не казнят, даже в военное время, не так ли?»

Тициан вздрогнул, заметив у входа в палаццо Дукале грумов принцессы Джироламы.

«Плохая примета, – почему-то решил он. – А где сама принцесса? Неужели я ее встречу? И что она здесь делает?»

Поднимаясь по Лестнице гигантов, Тициан чувствовал себя ничтожеством. Неприятнее всего было то, что признаться в бессилии придется перед самыми могущественными людьми Венеции. У входа в Зал Совета стражники преградили ему путь алебардами, спросили имя и повели его по длинному коридору вглубь здания. Навстречу им шла принцесса Джиролама – без сопровождающих. Тициан узнал ее, хотя лицо принцессы было скрыто под каскадами вуалей. Он ощутил ее аромат, будто принцесса, проходя, коснулась его щеки. Разволновавшись, художник не заметил, как оказался в овальной комнате, богато украшенной картинами и скульптурами. В центре зала в кресле с высокой спинкой, развернувшись к высоким окнам, сидел секретарь Совета Никколо Аурелио. Он не встал навстречу художнику.

– Тициан? Подойди, – приказал секретарь, обернувшись.

Тициан был представлен секретарю, но раньше не присматривался к нему. Теперь он увидел мужчину лет тридцати пяти без бороды, с большими карими глазами, яркими чувственными губами. Сенатор сидел, положив ноги на скамейку, обитую бархатом, ковырял в зубах золотой зубочисткой. Перед ним на круглом столике стояли четыре колокольчика, три медных и один серебряный. Тициан соображал, должен ли он сейчас поцеловать руку сенатору, однако Аурелио сделал жест ладонью, словно отмахнувшись.

– Сядь, вон возьми табурет. Ближе. Ну что скажешь?

– Я? – Тициан не знал, хорошо или плохо, что Аурелио принял его с глазу на глаз. Это явно лучше, чем оправдываться перед целым Советом. Но, с другой стороны, Тициан слышал, что Аурелио суров. Да и как иначе, он – второе лицо в Республике после дожа.

– Да все неплохо вроде бы, – промямлил художник.

– На войну собираешься?

– У меня брат ушел от нашей семьи. Старший брат Франческо Вечеллио, ваша светлость.

– Ну и хорошо. Ты пока послужишь Серениссиме своей кистью.

Аурелио замолчал. Тициан собрался начать разговор о том, что картину на сюжет победоносной битвы он пока выполнить не способен, увы…

– Ты в Падуе бывал? – спросил Аурелио.

– Нет, ваша светлость, никогда.

– Мессир.