Тюремный дневник

Первым этапом подготовки к оглашению мне приговора была встреча с сотрудником службы пробации для подготовки специального отчета о характеристиках моей личности. Служба пробации – это специальная организация, существующая преимущественно в странах англосаксонской системы права. Когда-то задача ее сотрудников сводилась лишь к наблюдению за лицами, оставленными отбывать наказание в обществе. В наши дни структура осуществляет досудебную, на стадии расследования преступления, и послесудебную функции. В ходе выполнения досудебной функции осуществляется сбор информации о правонарушителе с целью оказания помощи суду в определении наиболее эффективного для данного лица вида наказания (лишения свободы либо того или иного альтернативного наказания) на основе прогнозирования его дальнейшего поведения и возможностей ресоциализации в тюрьме или на свободе. Результатом этой работы является специальный предсудебный «социальный доклад»[21], в котором работник службы указывает наличие у обвиняемого прежних судимостей, и по результатам бесед с ним дает его «социальную характеристику», т. е. его биографию и условия жизни, способствовавшие формированию личности. В этот доклад также входят медицинское обследование подсудимого, выяснение его физического и психического состояния и, наконец, представляется информация об отношении к нему лиц, с которыми он жил и работал. В финале доклада служба пробации дает рекомендацию судье о том, какое наказание следует выбрать.

Меня однажды возили в здание суда на встречу с готовящим доклад сотрудником службы пробации. Мои адвокаты передали ему максимум информации о моей жизни и годах правозащитной работы, не искаженной до неузнаваемости американской прессой, а также обеспечили телефонные разговоры с родителями и друзьями. В итоге служба пробации сделала вывод о том, что я ранее несудимый человек, обладающей крепкой семьей и тремя высшими образованиями, ведущий научную и общественную работу на благо общества. Она рекомендовала судье назначить мне наказание в виде лишения свободы в 12 месяцев, что, с учетом вычета за примерное поведение, означало отпустить меня домой.

Второй этап заключался в подготовке писем от моих родственников и друзей на имя судьи. Мы получили десятки таких писем, в их числе были очень трогательные личные обращения родителей и моей бабушки, сестры и ее подруг, серьезные письма, перечисляющие мои научные достижения от профессоров моей альма-матер, Алтайского государственного университета, обращения российских и американских друзей, рассказывающих обо мне как о верном друге и преданном товарище, от бывших руководителей, описывающих мои рабочие, профессиональные качества, от членов организации «Право на оружие», которые вместе со мной стояли у истоков движения, и, конечно же, от людей, которые в результате моей правозащитной деятельности отстояли свое право на свободу. Сбором писем занимались мои адвокаты. Писем от Пола и Торшина в их числе не было. Думаю, что это было правильное решение, оно отводило обвинение от кого-либо, кроме меня. Пусть я лучше сговорюсь сама с собой.

Все эти материалы были собраны и переданы судье за неделю до слушаний для принятия взвешенного решения. Как она и просила. Это был 129-страничный документ, в полной мере рисовавший правдивый портрет человека, который будет сидеть на скамье подсудимых до оглашения приговора. Каждая станица этого доклада убеждала меня и моих адвокатов в решении дела в нашу пользу. Но, как я уже правильно подметила в самом начале этого тюремного квеста, доказать свою невиновность, когда доказательства не считаются, просто невозможно.

Последний допрос

– Привет, Кевин, – улыбнулась я, увидев агента Хельсона в коридоре первого этажа, где он должен был забрать меня на очередной допрос. – Как дела? Что-то случилось? Почему ты такой грустный?

– Это наша последняя встреча, Мария, – Кевин посмотрел мне прямо в глаза.

– Отчего же последняя? Может, вы когда-нибудь приедете ко мне в гости, в Россию? Полагаю, вы никогда не были в Москве? – хитро улыбнулась я.

– Это вряд ли. Уж лучше вы к нам, – ответил агент Хельсон.

– А вот это точно вряд ли, Кевин. Мне, знаете ли, хватило. Тем более суд наверняка лишит меня права въезда навсегда. Не сказать, что я расстроюсь, конечно. Сами понимаете, – сказала я.

– Думаю, что запрет будет временным. А там как знать, Мария, – вздохнул он, когда мы подошли к машине, и открыл заднюю дверцу.

Я ловко вскарабкалась на сиденье. Наручники уже не доставляли мне особых хлопот. Такая уж человек скотина, как говорится, что ко всему привыкает.

После трехминутной поездки Кевин привел меня в комнату для допросов.