Тюремный доктор. Истории о любви, вере и сострадании

Я извиняющимся взглядом посмотрела на Азара, которого охранник тем временем поднял со стула.

– Пошевеливайся! – грубовато скомандовал он.

Это был один из крепышей, которые некоторое время назад усмиряли раскричавшегося заключенного. Азар опять запаниковал.

– Все будет в порядке. Если разволнуетесь, старайтесь делать глубокие вдохи, – посоветовала я, пока его уводили.

В дверях Азар еще раз оглянулся.

– Спокойно! – одними губами произнесла я.

В следующее мгновение он исчез. Но я знала, что из-за диабета и срока, что он будет дожидаться приговора, мы с ним наверняка еще не раз увидимся, отчего стало спокойнее, поскольку я успела проникнуться к нему симпатией.

Глава одиннадцатая

Меня вызвал офицер охраны по имени Эд. Он позвонил в медицинский блок и попросил немедленно явиться в карцер. Когда я пришла, он ходил взад-вперед по коридору и казался крайне встревоженным и разозленным. Судя по всему, речь не шла ни о красном, ни о синем коде, однако случилось что-то серьезное.

– Спасибо, что среагировали так быстро, док, – сказал он.

Через металлическую сетку лестницы я посмотрела на камеры над головой.

– Куда идти?

Я уже занесла ногу на первую ступеньку.

Но Эд меня остановил.

– Не туда, док, нам в камеру наблюдения.

В этом тюремном помещении содержались заключенные, за которыми в соответствии с протоколом следовало присматривать 24 часа в сутки. Камера была совершенно пустой. Эд скорчил гримасу.

– Приготовьтесь!

Я последовала за ним, заранее страшась того, что могла увидеть. Дверь была распахнута, внутри столпилось несколько охранников.

– Ну вот, – сказал Эд, – этот идиот затолкал себе в задний проход лезвия от бритвы.

Мне показалось, я неправильно расслышала.

– Извините, что?

Эд объяснил, что это не столь необычно, как могло показаться. Заключенный использовал лезвия как последнее средство, чтобы его не перевели в другую тюрьму.

– Эти лезвия официально считаются оружием, с которым он может напасть на персонал или сокамерников. В другой тюрьме его не примут, если окажется, что он вооружен.

Я лишилась дара речи. До чего может дойти человек! Заключенные противились переводу по разным причинам, например, чтобы не уезжать далеко от семьи, которая тогда не сможет их навещать. У них могли быть враги в другой тюрьме или люди, которым они задолжали, а денег, чтобы расплатиться, не накопили. У некоторых, кто торговал наркотиками, наоборот, могли иметься должники в Скрабс. Видимо, в данном случае речь шла об одной из этих причин, раз арестант пошел на такие экстремальные меры.

– Он их во что-нибудь обернул? В пленку?

Я очень надеялась, иначе у него могло начаться внутреннее кровотечение.

– Не говорит.

Я попросила у Эда пару хирургических перчаток. Последнюю из своих запасов я потратила в крыле Е и не успела зайти за новыми. Эд скрылся у себя в кабинете и появился с парой больших черных резиновых перчаток, больше подходивших для работы в саду. Никаких других не было; я попыталась поискать в крошечном медицинском кабинете при карцере, но ничего не нашла. Однако мне попался рулон одноразовых белых полиэтиленовых фартуков. Я оторвала один, обвязала вокруг талии и надела перчатки, которые дал Эд.

В камере наблюдения заключенный опять начал буянить. Трое охранников, находившихся рядом с ним, были в защитной форме, напоминавшей ту, в которой подавляют беспорядки на улицах: толстые черные комбинезоны и черный шлем с защитным щитком на лице.

Грубый голос закричал:

– Я никуда отсюда не поеду! Не собираюсь в эту вашу дыру! Давайте, попробуйте меня заставить, и я вам всем покажу!

Эд, однако, не собирался его слушать. Неудивительно, что он заправлял в карцере: я никому бы не пожелала оказаться у него на пути.

– А ну заткнись! – проорал он.

В камере стояла отвратительная вонь. Крики отдавались от стен, становясь оглушительными.

– Не смейте меня бить! – завизжал заключенный.

Эд вздохнул.

– Никто не собирается тебя бить, Кларк. Доктор пришла, она вытащит лезвия. Ты же не хочешь до смерти истечь кровью, правда?

Охранники расступились, и я увидела костлявого человечка, извивавшегося, как червяк, на полу. Он был белый, лет тридцати пяти, с татуировками на обеих руках. Человечек поглядел на меня снизу вверх: я стояла в дверях в белом пластиковом фартуке и громадных черных перчатках. Он замер на месте, явно в полном ужасе.

– Нет! – выкрикнул он. – Я сам!

Слава Богу, – подумала я (особенно с учетом того, что производить ректальный осмотр без его согласия все равно не имела права).

– Вот это правильно, приятель, – заметил Эд.

Мы с ним обменялись довольными взглядами, и я с громким щелчком стянула с рук резиновые перчатки.

– Только не говорите, что вам надо срочно отлучиться, – пошутил заключенный, когда я шла к выходу.

* * *

Наступило время обеда, и я вернулась в медицинский блок. Заид, один из тюремных докторов, сидел там и казался не менее утомленным, чем я сама.

– Срочно надо покурить, – сказал он, – составишь мне компанию?

– С удовольствием.