Тюрьма

— Мужик ты хороший, не для тюрымы.

— А кто для тюрьмы?

— Я про тебя говорю, чего дергаешься? Ты знаешь, что у Бори баба на больничке?

— Откуда мне знать, я там не был.

— Не простая баба, она тут всем крутит, все может.

— А мне-то что?

— Боря хочет тебя вытащить — понял?

— А ты откуда знаешь?

— Ты, Серый, мужик хороший, а сопляк против меня. Об том не спрашивают — как, откуда… У Бори денег — море.

— Каких денег?

— Бумажных. Ты видал его тетрадку?

— Какую тетрадку?

— Толстую, где у него письма? От старшей сестры?

— Не знаю,— говорю, — тут у всех тетрадки.

— У него в переплете заныканы, по полстольника.

Больничку они купили, тебя через день-другой вызовет врач. У тебя астма, так?.. Лето придет, ты тут крякнешь.

— Я не пойму, Стас, чего у тебя о том болит голова?

— Я дело говорю. Давай ксиву для Бори, ждет от тебя. Все будет в ажуре.

Не могу понять — примитив всегда обивает с толку.

— Напиши, чего сам хочешь,— говорит Стас,— на спец или сразу на волю?

— Ты меня, Стас, за мальчика держишь?

— Я тебе говорю, а ты решай. Не стал бы, когда б не знал. На спец они тебя, считай, вытащили, но этими деньгами они кого хочешь купят, хоть кума. За тобой слово.

— Подкоп сделают? — спрашиваю.

— В дверь уйдешь. С вещами. Пообещай: больше, мол, писать книги не буду. Что хотел, все написал. Чего тебе стоит?

— И за это еще деньги платить — Борины?

— А ты на волю не хочешь?

— Я, Стас, спать хочу, ты не заметил, я после подогрева в матрасовку — и на воле.

— Может, ты на амнистию рассчитываешь? — говорит Стас. Зря, Серый, не про таких, как ты…

Вязкая бессмыслица… Она страшней всего, потому что глупа, нет в ней ни логики, ни резона — зачем он за вел со мной этот разговор? Неужто рассчитывал, что клюну на такого червячка? Передам ксиву и они меня, а заодно и Борю… Зачем? Но и в такой бессмыслице, чернухе — должен быть хоть какой-то смысл, своя ло гика: кто-то задумал обо мне, где-то назвали мое имя, перекладывают мою карточку с одного стола на другой… А что происходит с Борей?.. Я уже стал забывать о нем: исчез, канул, как остальные… Нет, тут будет иначе, чувствую, сюжет не закончился, отыграется, не зря заверчен, должно аукнуться — самое глубокое и сложное переживание в тюрьме, самые странные, особые отношения…

Деньги — это бред, глупость, дешевка. Быть не может у него денег, откуда? Да и кого можно купить в тюрьме — пачку чая у вертухая, сигареты, бутылку водки? Больше не купишь — зачем такая дешевка? Ошеломить, запутать, запугать?.. Что же правда в таком диком разговоре?..

Амнистия, думаю я, вот она правда. А ведь бросил вскользь, в самом конце, между прочим… Они уже знают, администрация знает, кум знает, им должны сообщать заранее, чтоб успели подготовиться… Неужто — меня? И я вспоминаю, что слышал за эти месяцы: Пахом, комиссар, кто-то еще и еще… А вдруг, верно — меня?.. Если по логике, по здравому смыслу, пускай для понта, чтоб купить, запутать, сбить общественное мнение —у нас и на западе? Восстановление справедливости, изживание произвола, нарушений законности… Мы говорили, все молчали, а сейчас начинают — в газетах, по радио, пусть робко, вполголоса, но начали! Что ж, самое оно — нас… По справедливости, думаю я, пусть имитируя справедливость, по политическому расчету — разве нет тут логики? А вдруг хочет… добра?.. Нет, скорей, как в «Борисе Годунове»: «Я ныне должен был восстановить опалы, казни — можешь их отменить, тебя благословят, как твоего благословили дядю…»

Амнистия должна быть вот-вот, думаю я, не сегодня-завтра… Об этом и разговор, для того и начал, в том и цель. Завтра амнистия, а сегодня я отдам ему для Бори ксиву — и меня потащут дальше, будут смеяться в лицо: что ж ты, Полухин, себе добра не захотел, по торопился, пошел бы на волю, а теперь болело, тюрьму захотел купить, вот тебе новое дело, не отмоешься — взятка, сто семьдесят третья, пусть попробуют тебя за щищать, один раз купили с дружком больничку, первая часть, второй раз на волю, вторая часть — с восьми лет до расстрела! Напиши, не будь дураком, лохом, не отказывайся, кому нужна твоя принципиальность, она только глупость, никто не узнает, не буду, мол, больше— и уйдешь на волю…

Не выпустят, думаю я, ни за что не выпустят, амнистии не может не быть, а меня замотают, затаили, следовательша озлилась, с Аликом сорвалась — озлели. Или Боря — сам запутался, меня путает, а на него у кума зуб…

Вязкая черная жижа заливает глаза, разум, я барахтаюсь в своих выкладках, соображениях, забыл с чего начал, в моих рассуждениях тоже нет ни логики, ни здравого смысла, я снова и снова прокручиваю разговор со Стасом, в нем совсем ничего нет, кроме наглой глупости, но тем он и страшен — бессмыслицей, тем и безнадежен, что не понять зачем, а значит… Что же они задумали?..

 

— Слышь, Вадим —слышишь?!

Поднимаюсь на шконке, сразу не выпутаться из матрасовки… Рядом Виталий Иванович, высунулся в проход, глядит на дверь, а там толпа колышется под репродуктором…

— Да тихо вы, суки! Не слыхать!

— Что там, Виталий Иваныч?

Не отвечает… Толпа начинает расходиться.

— Отговорили!.. Завтра утром…

— Да ничего там не было!