Тюрьма

Может быть, так и надо? Но… корябает душу: ты си­дишь в тюрьме за свои книги, а твой близкий товарищ…

Но он сказал всего лишь правду: ты пишешь плохо и он предпочитает смолчать, в этой ситуации считает не­возможным сказать правду. Наверно, это благородно…

А что такое п л о х о ? Когда дают срок за книгу — она плохая или хорошая? Или когда «сумма прописью» — хорошая, а когда срок… Коробит, корябает душу, но разве за с е б я ? Мне все равно, мне не надо — за того, кто «не хотел портить отношения…», кто говорит свою п р а в д у и совесть его чиста. Ну, коли совесть… Да разве в том дело! Где же криминал, Людмила Павлов­на? — Н и ч е г о .

«Щапова…» — вижу я. «Протокол допроса Щаповой Нины Александровны…»

Я поднимаю голову. О н а сидит у стола, ящик вы­двинут, там, видимо, клубок, тянется нитка, мелькает крючок… Вяжет! Шапочка, чепчик… Да у нее… ребенок!

— У вас… девочка? — спрашиваю.

Поднимает глаза. Мы рядом: я у маленького столика на привинченном табурете, солнце валит в окно напро­тив, шелест листьев, звон трамваев; она — за большим столом, сиреневая ниточка ползет из открытого ящика, мелькает крючок…

— Доченька, — губы мягкие, распустила, лицо спо­койное, задумчивое,— полтора годика. Нет времени, ког­да еще сегодня выберусь отсюда…

— Вы ей — сказки, или… рассказы из собственной практики?

— Читайте, Вадим Петрович, у вас мало времени, вот-вот подойдет адвокат. Мы должны к о н ч и т ь се­годня.

— Как… сегодня?

— А так. У меня нет больше времени.

— Зато у меня много. Нет, Людмила Павловна, то­ропиться я не намерен. Придет адвокат, объяснит…

— Ну погодите…— шипит она и дергает нитку, клу­бок выпрыгивает на стол, — вы меня запомните!..

— Запомню, запомню…

«Щапова Нина Александровна…» Я нарочно тяну время, не… Нет, не могу читать!..

«Протокол допроса… Щапова…»

«Вопрос: вы знакомы с Полухиным?»

«Ответ: знакома.»

«Вопрос: когда и где вы с ним познакомились?»

«Ответ: Вадима Петровича Полухина я люблю как прекрасного человека и замечательного писателя. А по­тому, исходя из нравственных, моральных, этических со­ображений, отвечать на ваши вопросы не буду. Он был арестован с такой жестокостью и бесчеловечностью, в тот день и час, когда его сестра, а у нее нет ни отца, ни матери, была в родильном доме, рожала, что я и по че­ловеческим соображениям ни о чем с вами разговари­вать не стану.»

«Вопрос: вам известно, свидетель, что за отказ отдачи показаний вы несете уголовную ответственность и будете привлечены по статье…»

«Ответ: известно.»

«Распишитесь…»

Подпись…

Строки плывут перед глазами, расплываются. Жар­ко, а мороз по коже. «Огненного искушения, для испы­тания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключе­ния для вас странного…»

— Людмила Павловна, вы ее… видели?.. Нину Алек­сандровну Щапову?

Откусывает нитку, зубы белые, редкие; чепчик почти готов: на полуторагодовалую головку с кудерьками.

— А как же. Видела.

— Расскажите… Какая она…

Ну зачем, к к о м у я лезу, спрашиваю — вот она моя душевная расслабленность!

— Обыкновенная фанатичка. Допрыгается.

 

Ощущение, что я его где-то встречал, знаю… Мог бы встретить. Скромный, строгий костюм, галстук. Привет­ливый, благожелательный… Это же а д в о к а т ! Про­фессиональная благожелательность… Может быть, но это п е р в ы й человек за полгода тюрьмы. Он пришел ко мне, ради меня, он виделся с сестрой, с Митей, я могу ему… доверять!

— Что у меня дома, Иосиф Наумович?

— Все здоровы. Просили кланяться. Очень беспоко­ятся о вас. Они не одни. Ребенок здоров. Назвали Ва­димом…

— Спасибо. А…

— Чуть не забыл: и… Федор Всеволодович выздоро­вел. Он был болен, вы знаете, но… Все хорошо.

Федор Всеволодович?.. Герой моего последнего ро­мана, его нашли там и там, а там не… «Все хорошо»!

— Просили вам передать… Вы не возражаете, Людмила Павловна? Фотография и… шоколад. Сигареты.

— Здесь. В моем присутствии. В камеру — нельзя.

Та же фотография. Но на той сестры не было. Только рука. На этой — сестра и ребенок на руке.

— К сожалению, относительно старая, последнюю не успели, завтра поднесут…

— Сегодня мы должны кончить 201-ю,—говорит она.

— Сегодня? — спрашивает адвокат.

— Вы опоздали, я потратила битый час, вас дожидаючи. Больше у меня нет времени.

— Видите, Иосиф Наумович,— чувствую, как спасительное бешенство заливает глаза, я не могу ее видеть, слышать! — Моему следователю плевать на УПК, у нее нет времени ждать! Когда меня катали в тюрьме — каж­дый месяц в другой камере, два месяца на общаке, хотя с моей статьей…

— Я прекращу свидание,— говорит она.

— Что? — говорит адвокат.— С в и д а н и е ?

— Сегодня мы закроем дело,— говорит она.

— Вы закроете, а я его не закрою. В обвинительном заключении… Вы прочтите, Иосиф Наумович! Мало что ни одного слова правды, оно безграмотно до идиотизма, до пародийности, да хотя бы из приличия убрали глупо­сти — над вами смеяться будут, над вами…