Тюрьма

— Там не будет изменено ни одного слова,—говорит она.

— Да пес с ним, с обвинительным! Неужто вы со­чинили? Конечно, начальство, потому и одного слова нельзя исправить!.. Я должен и у меня право прочитать все материалы. Вот они на столе. Все рукописи, бумаги…

— И эту… макулатуру я буду сюда таскать?! — она покраснела, в болотных глазах прыгают искры.

— Слышите, Иосиф Наумович?.. Неужто не расска­жете в суде, как говорит со мной следователь?

— Успокойтесь, успокойтесь… — адвокат разводит руками. — Людмила Павловна, вы, действительно…

Она выскакивает из-за стола:

— Я вернусь через пять минут.

Дверь грохнула.

— Ну что вы раскипятились? — говорит адвокат.— Никуда она не денется. Завтра я приду и мы спокой­ненько…

— Куда она побежала?

— К хозяевам,— он тычет пальцем в потолок.

— К кому?

— ГБ, — говорит адвокат,— кто ж у нее хозяева?

— Вон как?.. Иосиф Наумович, я никак не пойму, почему они сунули меня сюда, а не в Лефортово?

— Вам досадно?

— Хочу понять.

— Право у них есть, статья прокуратуры. Вас они, видно, хорошо знают. Думают, что знают. В Лефортово вам было бы легче, хотя… Очень уж вы вскидчивый. Тяжело?

— Да хорошо мне! Разве я о том? Я людей увидел, себя узнал… Конечно, тяжело, когда шестьдесят человек в камере.

— Ну а… с уголовниками? Какие с ними отношения?

— Нормальные, такие же люди…

Дверь с треском раскрывается. О н а подходит к столу, открывает, закрывает ящики…

Ставит на стол сумочку — к самому краю, ближе к столику, за которым мы сидим…

— Времени у меня нет, а дел много. Вернусь через сорок минут. Учтите — завтра последний день!

— Видите, Людмила Павловна,— говорит адвокат,— зачем столько нервов?

Она уходит, на сей раз осторожно прикрыв дверь.

— Ничего не пойму,— говорю я.

— Не обращайте внимания, их проблемы. Давайте решим наши, коль уж нам подарили сорок минут.

— Здесь с л у ш а ю т ? — спрашиваю я.

— Я редко здесь бываю, в Бутырках я знаю кабине­ты, в которых… записывают. Впрочем…

Он глядит мне в глаза и тихо улыбается: глаза у не­го усталые, печальные. Указывает пальцем на сумочку передо мной. Дамская сумочка явно стоит не на месте.

— Да вы что?! — изумляюсь я.

Он пожимает плечами:

— Все вполне примитивно. У них всегда примитивно. Вы еще не поняли?.. Зачем вам адвокат?

— Хотя бы поговорить, передать домой…

— Вот мы и поговорим. Сегодня и завтра. Вы пони­маете — от меня ничего не зависит. Все заранее пред­решено.

— Что же предрешено?

— Загадка. Загадочно уже, что они закрыли ваше дело практически без допросов. Только свидетели. Вы не давали показания?

— Не давал.

— Очень странное время, я не удивлюсь, если вас выпустят. Не удивлюсь и если статью переквалифици­руют. Кстати, она не обещала вам семидесятую?

— Мы с ней не виделись три месяца, а до того дважды. Но… сокамерник пообещал мне шестьдесят четвертую.

— Похоже, почерк тот же. Шестьдесят четвертой у вас не будет. Сегодня им не нужно. Я думаю, и семиде­сятой не будет. Пришлось бы везти вас в Лефортово и начинать с начала. Но три года вы можете получить. Они всегда дают максимум, если вы не признаете себя виновным.

— Только что она предложила мне выйти на свобо­ду в обмен на обещание больше не нарушать закон.

— И что же вы?

— Я закона не нарушал.

— Вадим Петрович, вы… не выдержите зону.

— Почему?

— Это очень трудно, с каждым годом тяжелее, а вы… человек несдержанный. Вам будут добавлять и до­бавлять.

— Какой же выход?

— Быть может, согласиться на то, что она… предла­гает? Она не сама сочинила. Для них это тоже выход.

— Вы говорите от себя?

— Я говорю для вас.

— Наверно, вы правы, мне не нужен адвокат.

— У вас будет время подумать. Я не верю, что они станут торопиться. Очень странное время, Вадим Пет­рович…

— Предстоят изменения?

— Они, думается мне, растеряны, нет былой нагло­сти, самоуверенности. Сегодняшний… срыв вашей попе­чительницы от дурного характера. Ни о чем не говорит. Но в глубине души она убеждена и ее хозяева убежде­ны — никаких радикальных перемен не будет. Для них. А косметику они переживут.

— Как клопы, мы в ы ж и г а е м камеру, не космети­чески, радикально, а через неделю подушка красная.

— Неужели так много? Какой ужас…

Молчу, что-то мне становится… скучно.

— Вегетарианские времена,— говорит адвокат,— но я статист в этом спектакле. Кушать подано.

— И вас это устраивает?

— C’est la vie. А я не Дон-Кихот. Я вам не нужен.

— И права нет?

Он пожимает плечами.

— Это циклы, каждое, скажем, десятилетие новый. Везет тем, кто оказался… в верхней части витка. Но это ничего не значит. Когда придет пора, нижняя часть вит­ка вас снова захватит. Но вы, Вадим Петрович, сами выбрали — или вы сожалеете?

— Три года не трудно, но если станут добавлять…

— Вот видите… Я настоятельно советую подумать.

— Если бы Бога не было. Тогда бы стоило выгады­вать, кроить, а так… Это Его забота.

— В этой области я профан, мое дело помочь вам отсюда выбраться. Как видите, я бессилен. В лучшем случае, могу предупредить.

— А в худшем?

— Если они вам…

— Они, они, они!..

Я хватаю сумочку на столе… Мягкая рука адвоката ложится мне на руку.

— Успокойтесь, Вадим Петрович. Вы получите кар­цер…