Тюрьма

К Инге подошел официант. От острого чувства голода ее мутило. Но денег оставалось разве что на стакан чая, и официант посмотрел на нее неприязненно. Стакан чая! Он бросил пронзительный взгляд, как в суде последней инстанции, где умеют отделять нечестивых и ни на что не годных от достойных наилучшей участи; многое ему открылось, как только стрелы, выпущенные из его глаз, пронзили Ингу. Удивительные, однако, попадаются порой пассажиры, и вот наглядный пример, куда как показательный экземпляр: сама будто выползла из какого-то подвала, из подземелья, руки не мыты, под ногтями черно от грязи, в волосах трава, а может быть, и вредные насекомые, разные там отвратительные паразиты, и несет, несет от нее, как от помойки, как из могилы, а как ни в чем не бывало является в ресторан и требует стакан чаю!

Но смолчал официант, обиженно и вместе с тем гордо, не снизошел до объяснений с безобразной бабенкой. Спиной Инга ощущала что-то твердое, возможно, самого предателя Якушкина, сидели-то спина к спине. Можно схватить со стола нож и всадить его в бок погубившему ее мужа человеку. Официант, все такой же молчаливый, замкнувшийся в себе, принес ей чай. Инга отпила глоток, и горячая жидкость обожгла горло, она поперхнулась. Но кашлять было нельзя, журналист мог повернуться и посмотреть, что случилось с сидящей у него за спиной особой.

— А дела вот какие, — произнес подполковник в нависшей вдруг над столиком тишине: уловив в его голосе что-то новое, затаили дыхание сотрапезники. — Тюремная жизнь, как известно, еще никому сахаром не показалась. О, конечно, встречаются и такие, для кого тюрьма все равно что рай. Но это редко. А обычному народу, простым людям в тюрьме нечем наслаждаться. Не правда ли, Филиппов? — говоривший с какой-то фамильярной любезностью поклонился в сторону директора «Омеги». — Скажите, вы случайно не подали в отставку?

— Я по-прежнему директор, — ответил Филиппов сумрачно.

— И оставайтесь им. Что я сейчас рассказываю, так это специально для вас, потому что подробности вашей истории мне известны, как никому другому. Кое-кто принял вашу беду очень близко к сердцу, даже чересчур. Например, ваш друг Якушкин. Откуда ему было знать, что местные крючкотворы решили только попугать вас? Он-то воображал, что вы арестованы не понарошку.

— А было понарошку? — вскинул брови директор.

— Разумеется. Я тоже сначала был введен в заблуждение, но скоро скумекал, что к чему… А Якушкин и показания подписал, в которых признавал фактически, что вы, Филиппов, могли знать о готовящемся побеге Дугина.

— Зачем вы это говорите? — сдавленно пробормотал Якушкин.

— Чего только не сделаешь от страха! И как же он решил очиститься от позора, а вас вызволить из тюрьмы? Он решил сдать бежавшего из зоны Архипова.

Хотя все эти новости далеко не сразу уместились в захмелевшей директорской голове, Филиппов словно все понял в одно мгновение, прогнал щедро подкинутые ему подполковником факты через скорый суд и с важным видом заявил:

— Якушкина я уволю.

Журналист, до этого стыдливо игравший рюмкой, расплескивая на скатерть ее содержимое, засмеялся:

— Уволишь? Из средств массовой информации?

— Предавать нехорошо, гадко, — напыщенно возразил директор. — Известно ведь, чем кончил Иуда. Он был доносчиком. Я ошеломлен, друг.

— Известно, чем кончают стукачи в зонах, — вставил подполковник, любуясь директором и журналистом и краешком глаза едва заметно подмигивая народной избраннице.

— Известное дело! — одобрительно кивнул Филиппов.

Якушкин обменялся взглядом с Валентиной Ивановной, улыбнулся в ответ на ее лучезарную усмешку, заодно давая понять, сколько между ними общего: они-то понимают, какой нелепый характер принял разговор, но что поделаешь с пьяными людьми!

— Ты меня убьешь? — спросил он с иронией.

— Убью, — ответил директор, — если ты раньше сам не сунешь голову в петлю.

— Так диктует Омега? Этаким речам ты научился у французского мыслителя?

— У французского? — выразил удивление подполковник.

— У меня путь русский. — Директор горделиво выпрямился на сиденье.

— Омега выше границ и национальностей, — сказал Якушкин. — Ты на нее не очень-то ссылайся, не по зубам, пожалуй. А я никуда голову не суну.

Директор воскликнул, округлив глаза:

— Ты не повесишься на смоковнице?

— Ни на смоковнице, ни на каком-нибудь крючке.

— Ну что вы будете делать с этим человеком, подполковник?! — всплеснул руками Филиппов.

— А что бы вы с ним сделали? — обратился подполковник к депутату.

— С кем?

— С Иудой.

— А кто здесь Иуда? — изумленно вопросила Валентина Ивановна и брызнула по сторонам глазками.

— Он — Иуда, — подполковник ткнул пальцем в грудь Якушкина.

— Он предал меня, — сказал Филиппов.

Народная избранница, ободряюще улыбнувшись директору, спросила:

— Что же с вами теперь будет?

— Не знаю, — ответил раздосадованный директор. — Только здесь мне не место. Будь проклят этот мир! Мир лжи и насилия!