Тюрьмы и наказания: Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни

После смерти Ивана IV правительство царя Федора внесло уточнения в данный вид наказаний и ограничило их масштабы. Эта политика отразилась в Судебнике 1589 г. Так, статья 3 устанавливала, что должностные лица низших и средних категорий — судьи, дьяки, целовальники, подъячие, взявшие взятку или обвинившие «не по суду», приговаривались к материальным взыска-. ниям без телесных наказаний. Еще большим контрастом с практикой опричнины выглядела статья 4, сохранявшая наказание дьяконов кнутом за фальсификацию судебных протоколов, но прямо запрещавшая сечь им руки. Обе статьи явились уступкой государственному аппарату. Судебник сохранял кнут для подъячего за фальсификацию протоколов и для участников судебного процесса за ложные показания в отношении должностных лиц (статьи 5, 6,11, 12, 14, 16, 81, 102); за корыстную связь «недельщика» с «лихими людьми» и получение им взяток (статьи 80, 105, 106). Все перечисленные статьи лишь повторяли нормы Судебника 1550 г. Вместе с тем можно с достаточной определенностью утверждать, что Судебник 1589 г. по сравнению с кодексом 1550 г. заметно гуманизировал практику телесных наказаний. Это тем более справедливо при сравнении его с опричными порядками.

Судя по содержанию Судебника царя Федора, законодатель очень щепетильно относился к охране чести и неприкосновенности личности. Серия статей (с 40-й по 76-ю) устанавливала штрафы за «бесчестье» лиц, принадлежавших к различным социальным группам — от феодалов до низших общественных слоев. Даже скоморохи, «калики перехожие», нищие, кликуши, незаконнорожденные, женщины легкого поведения и едуньи находились под охраной закона и получали вознаграждение за «бесчестье». Специально оговаривалась компенсация за увечье, нанесенное крестьянину (статья 73). Принцип охраны личности понимался столь широко, что его действие прекращалось только в случае совершения преступления. «А татям, разбойникам, зажигальщикам и ведомым лихим, — читаем в статье 71, — бесчестья нет, потому что они лихие люди». Если раньше число ударов кнутом при допросе «лихих людей» никак не регламентировалось, то теперь оно ограничивается: при пытке обвиняемые в «лихом деле» получали не более 100 ударов (статья 103). Таким образом, Судебник 1589 г. ликвидировал крайности предшествующего законодательства. В то же время он «отреагировал» на рост преступности, и сохранив кнут за «татьбу» (статьи 108 и 109), назначал смертную казнь за ее рецидив. Материальная компенсация пострадавшим от «татьбы» отходит на задний план, и даже за первую кражу теперь возможна тюрьма.

Любопытно, что кодифицированное русское право даже в период смуты сохраняло негативное отношение к членовредительству и стремление к ограниченному применению кнута. В сводном Судебнике 1606–1607 гг. за должностные преступления наказание кнутом сохранялось лишь для подьячего, «лживых» истцов и «недель-щика» (широкое применение кнута в отношении лгущих истцов и «жалобщиков» вообще отличало этот Судебник). Это было своеобразной реакцией на развал правопорядка и падение моральных ценностей у широких слоев населения в условиях государственного кризиса. Попыткой правовыми средствами предотвратить судебную ложь явилось включение в кодекс целой главы о порядке принесения клятв («О крестном целовании»). Уникальной в ней является фиксация светским правом отношения церкви к клятвопреступникам, характера эпитимьи и наказания.

Указ середины XVI в. о правежах перекочевал в сводный Судебник без всяких изменений. Выборочно сохранялся кнут за ложные показания свидетелей «облихования», за корыстную связь «недельщика» с «татями». Процедура также отличалась от аналогичных действий по Судебнику 1550 г.

Таким образом, даже во время крайнего обострения классовых противоречий русское кодифицированное право сохраняло негативное отношение к практике телесных наказаний периода царствования Ивана IV. Такой подход, однако, являлся лишь одной из тенденций развития режима, пошедшего в условиях острых классовых конфликтов по пути ужесточения карательной политики.