Тюрьмы и наказания: Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни

Потом меня проводили в мой новый дом: камеру первого блока, расположенную на самом нижнем тюремном жилом этаже, камеру в два метра шириной и примерно четыре длиной.

Днем заключенные выполняли какую-либо работу, для этого, естественно, покидали свои камеры. Несколько молодых заключенных первого блока, которых по непонятной мне причине звали Группой Звезд, были гомиками. Я понял это по их взглядам в мою сторону и по их жестам, телодвижениям. Насмотрелся я их в своей жизни уже достаточно. Мне стоило больших трудов держаться от них подальше и стараться одновременно не раздражать их…

… Самую долгую свою отсидку я начал в камере ожидания в Оттаве, где я провел три полных месяца. Ждал, пока в Гвелфской тюрьме не освободится камера. Вместе со мой в камере сидели мужчины-проститутки, убийцы, мелкие воры (щипачи) и воры покрупнее, был даже русский шпион по имени Роуз. Тюремные решетки стерли со всех нас печать индивидуальности. Днем мы либо играли в карты, либо мечтали. Мы мечтали о жизни за тюремными стенами, о новых дерзких похождениях на свободе. А наяву — обыгрывали друг друга в различные карточные игры…

Постепенно место в моей душе, занимаемое настоящей семьей, заняла тюремная «семья». Я практически не заметил, как это произошло. Началось это, пожалуй, еще в Оттавском накопителе, потом в тюрьме Гвелфа. Свою настоящую семью я так и не узнал, не понял до донца, не стал я и ее частью… Теперь мои мысли, чувства и страдания я делил с «Пешеходом» МакГри, «Убийцей» ДиСантисом и Бэнни-Крысой. В стенах тюремного каземата мы создали альтернативное общество, в котором были свои порядки, свои неписаные правила и законы. Был разработан особый стиль поведения, придуманы ловушки и наказания. Существовала своя субкультура. Не зная как жить в нормальной взрослой среде, я начал учиться этому в тюремной подпольной субкультуре.

Пришло время покинуть Оттавский накопитель и окунуться в настоящую суровую тюремную жизнь. Прибыл большой черный автобус — мы звали его «Черная Мэри» — и мы были туда загружены. Предварительно нам заковали руки и ноги. В автобусе было душно и грязно, стоял тошнотворный запах. Мы проделали весь путь до Торонто, где затем временно остановились в старой тюрьме Дон Джеи л. Этажи этой тюрьмы соединялись винтовыми лестницами старой постройки, тюремные камеры располагались блоками. Через два дня за нами снова приехала «Черная Мэри», мы вновь все были закованы в цепи и посажены в автобус. Предстояла долгая дорога в Гвелф.

Тюрьма Онтарийский Реформатор получила свое название не случайно. Заключенные здесь были заняты своеобразным трудом. Молодые парни-заключенные переносили по частям огромный холм земли с одного места на другое. Потом переносили земельный холм на старое место и опять на новое. Одновременно этим занимались примерно человек шестьдесят. Несмотря на название тюрьмы, за все время ее существования данная работа никого еще не исправила. Но при этом все заключенные всегда были заняты работой.

Онтарийский Реформатор был также известен дедовщиной. Несколько группировок заключенных терроризировали все остальное население тюрьмы. Они угрожали самодельными ножами, бритвами, а иногда и просто стальными мускулами. Воровство пищи и личных вещей были обычным явлением. Физические издевательства и гомосексуальный разврат были столь же популярны, как и воровство. Раньше мне удавалось избегать столкновения со всем этим. Это было раньше.

Используя прямой подкуп и переговоры, мне удалось получить место на кухне, готовящей еду для надзирателей. Это была фантастическая работа. Еды было навалом, кроме того, всегда можно было украсть что-нибудь из кухонной утвари — некоторые образцы хорошо шли на черном рынке. Эти вещи я крал для себя, это был мой личный хлеб.

Однажды утром я резал хлеб на кухне и не заметил, как туда прокрались двое парней. Они подкрались ко мне сзади, один из них, неожиданно появившись сбоку от меня, прошептал:

— А ты заманчиво выглядишь сзади.

Злость и страх прострелили меня одновременно, я резко повернулся, чтобы смотреть им прямо в лицо. В руке у меня был большой хлебный нож, который, поворачиваясь, я выставил как оружие. Длинное и острое лезвие ножа прошло в сантиметре от их тел, лица парней побелели. Их будто ветром сдуло, но слух об этом случае быстро разнесся по тюрьме. Больше никто никогда не приставал ко мне с сексуальными притязаниями. Другим везло меньше. Только раз они побоялись противостоять притязанию, побоялись защитить себя, и вся их жизнь в тюрьме превратилась в кошмар. Их покупали, продавали, проигрывали по тюремным законам, физически издевались над ними…