Тьма

Первые рассказы Поппи 3. Брайт были опубликованы малыми тиражами в начале 90-х, когда ей и двадцати не было. Брайт сразу стала известна среди авторов жанра «хоррор». Последовало несколько публикаций в крупных сборниках. Три романа – «Потерянные души», «Пуская кровь» и «Отменный труп» – создали ей репутацию человека бесстрашного, сделавшего гомосексуалистов главными героями и без стеснения описывавшего откровенные сексуальные сцены. Затем она отошла от хоррора, написав несколько романов о ресторанной жизни Нового Орлеана в жанре «черного юмора».

«Калькутта, Владыка чувств» живописует нам загадочную и зловонную Индию, идеальное место для ада на земле, наполненного зомби. Рассказ был впервые опубликован в сборнике «Еще мертвые» под редакцией Джона Скиппа и Крейга Спектора.

Я родился в больнице в северной части Калькутты посреди черноты индийской ночи, перед самым сезоном дождей… Воздух окутывал тяжелым влажным бархатом реку Хугли, приток священного Ганга, обрубки баньянов на Читпур-Роуд были покрыты светящимися, как пламенеющие призраки, пятнами. Я был черен, как небо в новолуние, и почти не кричал. Мне кажется, что я это помню, поскольку именно так и должно было быть.

Моя мать умерла при родах, вскоре той же ночью больница сгорела дотла. У меня нет причин связывать эти два события, но опять же нет и причин не связывать их. Возможно, в сердце моей матери таилось желание быть сожженной заживо. Возможно, огонь родился из ее злобы, направленной на меня, на ничтожного вопящего младенца, который убил ее. Медсестра вытащила меня из ревущего огня и сунула в руки моему отцу. Он, онемевший от горя, начал качать меня.

Мой отец был американцем. Прибыл в Калькутту за пять лет до этого события, по делам Влюбился в мою мать и, как человек не способный сорвать цветок в саду, не мог даже помыслить, чтобы забрать ее из жаркого, пышного, убогого города, породившего ее. Это было одной из особенностей матери. Так что отец остался в Калькутте. Теперь его цветок исчез.

Он прижался узкими потрескавшимися губами к шелку моих волос. Помню, как я открыл глаза. Его губы были твердыми и блестящими, пересохшими из-за пламени пожара Я поглядел на столб дыма, уходящий вверх, затянутое облаками ночное небо – розовое, будто кровь с молоком.

Мне не грозило пить молоко – только капли смеси с химическим привкусом через пластиковый сосок. Морг был в подвале больницы, поэтому не сгорел. Моя мать лежала на металлическом столе в заскорузлой от пота больничной ночной рубашке, прикрывающей окровавленный пах и бедра. Ее глаза глядели вверх, сквозь почерневший остов больницы, в небо цвета крови с молоком, а поверх оседал пепел, закрывая ей зрачки.

Отец и я отправились в Америку раньше, чем начался сезон дождей. Без матери Калькутта стала тлетворной адской дырой, местом, где проводят массовые кремации. Или так думал мой отец. В Америке он сможет отдать меня в школу, на баскетбол, в бойскауты, водить в кино, совершенно уверенный в том, что кто-то обо мне позаботится, кроме меня самого. Там нет тхагов, которые бы меня похитили и перерезали горло, нет аборигенов, которые схватят меня, а потом продадут кости для ритуала плодородия. Нет коров, заваливающих улицы своим священным дерьмом, от которого идет пар. Отец мог предложить мне относительную целостность американской жизни, чтобы самому в это время сидеть в темной спальне и пить виски, пока его длинный изящный нос не начнет покачиваться и не притупится острое лезвие его боли. Он был из тех, что влюбляются лишь раз в жизни, зная с болезненной ясностью, что когда-нибудь потеряет эту любовь. И вряд ли был удивлен, когда это произошло.

Напиваясь, он начинал говорить о Калькутте. Сознанию маленького американца она была противна – я был влюблен в кондиционеры, гамбургеры и пиццу, эта свободная и ничем не ограниченная любовь обрушивалась на меня всякий раз, как я включал телевизор. Но где-то в глубине моего индийского сердца я тосковал по Калькутте. Отец однажды не очнулся от очередного запоя. Когда мне исполнилось восемнадцать, я вернулся в родной мне по крови город, как только смог собрать денег на авиабилет.

Калькутта, скажете вы. Каким стало это место, когда восстали мертвые?