Тьма

А есть место лучше, спрошу я в ответ? Какое место может быть лучше того, где пять миллионов человек и так выглядят, как мертвецы, – мертвые они или еще нет, – а остальные пять миллионов предпочли бы смерть?

У меня была подруга по имени Дэви, проститутка, которая занялась своим ремеслом в пятнадцать лет, в обтянутой рубероидом хижине на Саддер-стрит. Саддер в Калькутте – то же самое, что Бурбон-стрит в Новом Орлеане, но в ней куда меньше от карнавала; на Саддер-стрит никто не носит масок, поскольку скрывать себя незачем за отсутствием, понятия срама. Сейчас Дэви работает в больших отелях, продавая американским туристам, британским экспатам и немецким бизнесменам частичку своего особенного бенгальского вкуса. Она худощава и прекрасна, и крута, круче некуда. Дэви говорит, что весь мир – блудница, а Калькутта – влагалище мира. Мир приседает, раздвигает ноги, а Калькутта открывает тебе буйный, неприкрытый секс – влажный, пахнущий тысячью запахов, приятных и омерзительных. Источник самого темного наслаждения и рассадник всех мыслимых зараз.

Влагалище мира. Это по мне. Мне нравятся влагалища, мне нравится мой мерзкий город.

Мертвым тоже нравятся влагалища. Если им удается поймать женщину и сладить с ней, чтобы она не могла сопротивляться, ты увидишь, как они втискиваются меж ее ног, радостно, будто алчные любовники. Им не надо отрываться, чтобы дышать. Я видел, как они проедали все насквозь, до брюшной полости. Женские внутренние органы, похоже, для них особый деликатес, почему бы и нет? Будто черная икра человеческого тела. Мигом очухаешься, увидев в кювете женщину, у которой кишки висят поверх остатков ее матки, однако реагировать не стоит. Не стоит отвлекать мертвых от их трапезы. Они тупы и медлительны, но это лишь еще одна причина быть умным, тихим и проворным. С мужчинами они делают то же самое – пожирают мягкие ткани пениса и мошонки, будто отборные куски кальмара, оставляя лишь рваную красную дыру, сочащуюся кровью. Но ты можешь проскользнуть мимо, пока они питаются, и тебя не заметят. Я от них не прячусь – просто иду, глядя по сторонам, вот и все. Я восхищаюсь. Это не ужас, это просто еще одна сторона Калькутты.

Для начала я проспал допоздна все жаркое утро и до палящего дня. Я нашел себе место в одном из полуразвалившихся мраморных дворцов старого города. Дэви часто ко мне туда приходила; но однажды, обычным утром, я проснулся один, и на мне были лишь мятые простыни и оставшийся от наслаждений пот. В окно светило солнце, рисуя на полу яркие полосы. На втором этаже я чувствовал себя в безопасности, пока дверь закрыта. Мертвецам обычно не хватает сообразительности подниматься по лестницам; собраться вместе, чтобы сломать закрытую дверь, они тоже не способны. Так что они для меня не опасны. Они кормятся теми, кто сдался, теми, кто слишком перепугался, чтобы убежать. Выжившими из ума, одинокими стариками, обезумевшими молодыми женщинами, сидящими в кюветах и качающими на руках умерших ночью младенцев. Легкой добычей.

Стены моей комнаты окрашены в ярко-коралловый цвет, оконные переплеты и двери – в цвет морской волны. Яркие в солнечном свете, они радовали, несмотря на жару снаружи. Я спустился вниз, прошел через пустой внутренний двор мимо пересохшего мраморного фонтана и вышел на улицу. Пустынно и жарко, ослепительный солнечный свет, высохшая трава по обочинам, кое-где у кюветов – коровьи лепешки. К ночи ни травы, ни лепешек не останется. Дети соберут навоз и слепят из дерьма и соломы лепешки, которыми можно будет топить печи и готовить еду.

Я пошел в сторону Чоринги-Роуд, одной из главных улиц города. На полдороге увидел безумную молодую женщину под навесом матрасной фабрики. Мертвые ее уже нашли. Уже забрали из ее рук младенца и ели самое мягкое – с темени. Лишенные выражения лица припадали и подымались. С обмякших ртов свисали комки мозга. Мать сидела на бордюре, покачивая пустыми руками. На ней было грязное зеленое сари, разорванное на груди. Торчали груди, набухшие от молока. Когда мертвые покончат с младенцем, то примутся за нее, и она не станет сопротивляться. Я такое уже видел Видел, как брызнет молоко, а потом кровь, когда они вопьются в ее груди. Знал, с какой алчностью будут они лакать эти реки молока и крови.

С жестяного навеса над их качающимися головами свисали длинные полосы хлопковой ткани – с крыши в дверном проеме, как паутина. Где-то в другом конце здания еле слышно играло радио. Англоязычный христианский канал. Евангельские песнопения, чтобы мертвецы Калькутты воскресли во Христе. Я пошел дальше к Чоринги.