Тьма

Вскоре появилась бабушка с распухшим лицом и зареванными глазами. Максимку замотали в теплый плед, и теперь он стоял по другую сторону от оградительной ленты, от ее горя и ее потери. Колючий ветер щипал за пухлые щеки, на которых коркой застывала соль, а детские руки все еще пахли мамиными духами, свежестью и горчинкой ландышей. Лента мелькала перед глазами, как восклицательный знак, как символ того, что наступил конец и больше ничего уже не будет прежним…

Потом бабушка расскажет ему, что маму убил сожитель. Его посадили. А сам он, Максимка, теперь будет жить вместе с ней. Что у мамки «все равно жизнь была непутевая, так нечего по ней и слезы лить».

Максим вырос, стал крепким и сильным, но все еще верил где-то глубоко в душе, что рано или поздно настоящая его мама, живая и здоровая, появится на пороге со смущенной улыбкой. Мама, от которой все так же будет пахнуть свежестью и ландышами.

Устав, Максим спрыгнул на снег, ощущая, как крупные мурашки щекочут кожу над разогретыми мышцами. Глаза слезились от яркого белого солнца, и Макс, выдохнув пару раз, наконец-то выбрался из черного дня, наглухо перегороженного красно-белой лентой.

Максим всегда так спасался от боли. Именно поэтому на руках его бугрились красивые мышцы, а широкоплечая фигура вызывала в одноклассниках страх. Кто-то находил спокойствие в учебе, кто-то – в рисовании, кто-то помогал животным и бомжам, а Максим сражался со своей физической слабостью, чтобы побороть слабость душевную, безысходную и вечную, неисчерпаемую.

– Не холодно?.. Простынешь же, – жалобно произнес кто-то рядом, и Максим резко обернулся, пряча под маской растрепанные чувства.

Напротив него стоял замотанный в темный шарф Малёк. Тщедушный, словно палочка, он неуверенно улыбался и все пятился назад. Максим недобро уточнил:

– Ты меня учить будешь?

– Н-нет… – пробормотал Малёк, отступая все дальше.

– Тогда иди отсюда!

Малёк сорвался с места и побежал, не желая испытывать нервы Максима на прочность. Увязая в глубоком снегу, Савелий постоянно оглядывался, словно боялся, что Максим побежит прямо за ним, желая ударить, унизить, втоптать в рыхлый снег…

По дороге домой Максим на всякий случай заглянул в строительный магазин, напрочь позабыв о странной заботе Малька.

Заплеванный изрисованный подъезд. В последние годы возле их двери на первом этаже появилось столько неприличных надписей, что бабушка, будь она жива, с ума бы сошла от беспокойства. Старая железная дверь хранила на себе потертости от ключей. За ней спряталась еще одна, деревянная, обитая темно-зеленым дерматином, вторая маленькая крепостная стена. Узкая прихожая.

Максим бросил ключи на полку, запер за собой дверь и пошел за инструментами.

Купленная в строительном магазине массивная железная щеколда встала как влитая. Максиму пришлось повозиться совсем немного, прежде чем еще один засов крепко запер входную дверь. Не зря Макс так любил уроки технологии – вся работа спорилась в его сильных руках, и только по этому предмету у него всегда была твердая пятерка. Не считая физкультуры, конечно.

Сунувшись в пустой холодильник, Максим нашел заветренный кусок колбасы и пакет с прокисшим молоком. Чувство голода, притупившись, отступило. Надо бы сходить в магазин, но денег с последнего пособия почти не осталось.

Максим, дожевывая колбасу, включил покрытый пылью старенький компьютер, готовясь вырваться из реального мира часиков так на двенадцать. Никакие друзья к нему приезжать не собирались, Максим обманул одноклассников. Но ему до смерти не хотелось сидеть с ними, запуганными и слабыми.

Зачем? Он любого убийцу в бараний рог согнет, пусть тот только попытается сунуться.

Максим жил в старой однушке, но ему и не требовалось много места. После бабушкиной смерти опекунство над ним оформила двоюродная тетка, живущая в соседнем городе, только вот Максим наотрез отказался переезжать в ее семью с тремя маленькими детьми. Тетка, которая и в детдом пацана сдавать не хотела, но и лишнему рту особо не радовалась, быстро смирилась, и теперь Максим в одиночестве жил в своей собственной квартире.

Тетка приезжала пару раз в месяц, привозила продукты и забирала платежки за электричество и газ. Пособие по потере кормильца она отдавала Максиму целиком, но этих денег было слишком мало, и ему приходилось подрабатывать: то разгружать ночью фуры с продуктами, то перетаскивать коробки и стеллажи в магазинах, то раздавать листовки на улице.

Он рано повзрослел, но это не сильно его беспокоило. Его беспокоила тоска по маме.

Бабушкин дом оставался таким же, каким и был при ее жизни: кремовые вязаные салфетки на шкафу и запыленном телевизоре, ковры и фарфоровые наборы в серванте, а еще хрустальные бокалы, наполненные пылью до краев. Здесь все хранило дух старины: и потемневшие портреты родственников на стенах, и черно-белые фотографии в рамках – вон там, слева и снизу, висит снимок бабушки с мамой на коленках. Мама смешная, мелкая и пучеглазая. Максим очень любил эту фотографию, он рассматривал ее вечерами, перед сном, когда ковырял пальцами обои в мелкий бледный цветочек.