Тьма и золото полуночи

Уже почти полдень, когда папа останавливает машину перед заброшенным домом сбоку от извилистой узкой дороги. Я помню этот дом только по фотографиям – когда я здесь бывала, то была еще слишком мала, чтобы что-то запомнить. Тогда это был уединенный маленький отель, принадлежавший семье папы. Но в последние несколько лет он пустует, потому что братья и сестры папы перебрались за границу, а его мама живет в доме престарелых в Эдинбурге. Дом теперь выглядит довольно неприятно, окна по обе стороны двери таращатся на нас пустыми глазницами.

Когда мы с усилием открываем входную дверь, то чуем сильный запах сырости.

– Первым делом нужно найти какую-то растопку и сухие дрова, – бормочет папа.

Мы с Олли обходим дом, достаем из кладовок старые одеяла и одежду, а папа возвращается в машину и едет в ближайший супермаркет.

– Посмотри-ка на это, Ферн! – окликает меня из соседней комнаты Олли.

Он держит в руках какую-то рамку. В ней фотография мамы с папой, они так молоды, и у папы на лице щетина, но не борода. На руках он держит маленький сверток – Олли, полагаю я, а мама держит меня. По обе стороны от них – родители папы, напряженные, строгие. Они стоят перед этим самым домом, хотя он выглядит намного лучше: кустарник и сорняки скошены, оконные рамы недавно покрашены, внутри горит свет. Но прежде всего я замечаю то, как папа смотрит на маму, он буквально поглощен ею. У мамы победоносный вид. А родители папы косятся на маму, как будто они уже тогда знали, что мама каким-то образом заставила их сына влюбиться в нее.

– Большая счастливая семья поначалу? – говорит Олли, отзываясь на мои мысли.

– Давай поставим ее на каминную полку внизу. Папа хоть улыбнется тогда, – предлагаю я.

Когда папа возвращается несколько часов спустя, солнце уже садится, хотя его трудно рассмотреть сквозь густую листву деревьев, окружающих дом. Папа вносит в дом бекон, хлеб и масло, а заодно все для розжига огня.

– А вы уже нашли удочки? – спрашивает он нас. – Они должны быть где-то здесь, хотя, наверное, придется купить новые лески. Мы ведь не знаем, как долго нам придется пробыть здесь, так что лучше постараться, насколько сможем, самостоятельно себя обеспечить.

Мы помогаем папе разжечь огонь и приготовить сэндвичи с беконом, потом устраиваемся на заплесневелом диване, укрыв ноги одеялами. Мимо окон не спеша проходит олень, не замечая, что люди снова вторглись на его территорию. Все то, что случилось за последние сорок восемь часов, кажется нереальным. Это куда больше похоже на сон, чем все то, что я переживала в Аннуне.

– Итак, – говорит папа, вытирая каким-то кухонным полотенцем испачканные маслом руки, – вы собираетесь рассказать мне о том, что происходит? Или вы намерены вечно держать меня в темноте?

Мы с Олли переглядываемся.

– О чем ты?

– Ну же, давайте! Тайные послания и кровотечения из глаз. Друзья и бойфренды, появляющиеся ниоткуда, когда ты неделями не выходишь из дома. И оба вы вдруг становитесь неразлучны. Что-то происходит, и мне бы хотелось как-то понять эти странности.

Я и вообразить не могу, что папа нам поверит, даже если мы все ему расскажем. Но нам вскоре придется осуществлять наши планы, и я не представляю, как мы это сделаем без того, чтобы папа не заметил, тем более теперь, когда мы оказываемся запертыми в этом доме. Может, и в самом деле пора.

Я смотрю на Олли, и он кивает в знак молчаливого согласия. И мы вместе рассказываем обо всем папе.

– Ты нам не веришь, – заканчиваю я, стараясь опередить насмешки папы.

– Да, в это нелегко поверить, – медленно произносит он.

– Ты мечтаешь о маме, – внезапно говорил Олли. – Ты мечтаешь, что найдешь ее, как в то утро. И тебе снится, что ты целуешь ее, только она рассыпается в твоих руках.

Я помню, о чем Олли говорит, – два года назад мы искали информацию о нашем доме в Аннуне и видели там следы папиных снов.

Папа хмурится:

– Да, иногда мне такое снится.

– Тебе это снится постоянно, пап, – мягко произносит Олли.

Мы оба слышим, как он мечется во сне.

– Но почему бы ей не рассказать мне? – с растерянным видом говорит папа.

Та часть правды, которую мы от него скрыли, состоит в том, как мама манипулировала им, чтобы заставить влюбиться в себя. Мы с Олли не договаривались заранее, что не станем об этом говорить. Много было таких моментов, когда мне казалось, что я должна или Олли должен, но момент всегда выглядел неподходящим. Это было бы жестоко с нашей стороны. Может быть, но только может быть, память о маме лучше оставить чистой. Может быть, папе это необходимо.

– Наверное, она боялась, что ты сочтешь ее чокнутой и уйдешь, – предполагаю я.

Папа неуверенно кивает:

– Наверное, это может многое объяснить. Ее ночные кошмары. И то, как она обычно держала во сне это твое зеркальце… – Глаза папы темнеют. – Так она умерла не естественной смертью? Те следы на ее теле… это были раны?

Олли кладет ладонь на папину руку:

– Она погибла не зря, папа. Ее смерть не была бессмысленной.