Тьма в хрустальной туфельке

– Иногда. Три года домашней работы оставляют свой след.

Лицо Чарльза потемнело:

– Я должен был остаться. Отец бы никогда не заставил тебя работать служанкой, если бы я не был в отъезде.

Об этом она не раз думала тёмными ночами на протяжении этих лет.

Помедлив, Элеонора спросила:

– Почему ты не вернулся, Чарльз?

Он грустно улыбнулся:

– Мы с отцом никогда особенно не ладили. А без мамы…

Девушка сжала его руку:

– Разумеется. Прости меня, я не подумала…

– Что ж, – сказал Чарльз, взглянув на часы. – Боюсь, я должен откланяться. У меня в городе есть кое-какие дела.

Элеонора почувствовала укол сожаления. Не следовало вспоминать о миссис Пембрук – это только расстроило его. Он ушёл прежде, чем девушка успела извиниться.

После ухода Чарльза ей пришлось вернуться к работе.

Полы следовало вычистить, столы – отполировать, ковры – как следует выбить, подушки – взбить, чтобы стали снова пухлыми и мягкими. А ещё нужно было натереть графитом решётки, собрать бельё для прачечной, избавиться от мёртвых мышей, чьи головы зажало мышеловками. И собрать свежую зелень, почистить обувь и развесить пальто на просушку. А теперь вдобавок нужно было разжигать и поддерживать огонь в каминах, хотя солнце уже село и всё тело Элеоноры болело.

Она вошла в комнату мистера Пембрука и разожгла камин, стараясь не смотреть на опустевшую птичью клетку, вырисовывавшуюся впереди. Комната была наполнена запахами хозяина – бренди, несвежим потом и ноткой чего-то, напоминавшего старую рвоту. Элеонору затопило отвращением. Без малейшего укола страха она сложила одежду мистера Пембрука в гардероб. На этот раз он сдержал слово – Ифе не плакала вот уже несколько недель. И ел он каждый раз молча, когда Элеонора прислуживала за столом, и наблюдал, как она наполняет его бокал и подаёт ему блюда. Иногда она поворачивалась спиной, помешивая напиток ложкой, и смотрела, как на лбу мужчины выступают капельки пота, когда она с улыбкой протягивала ему бренди. На самом деле девушка уже ничего ему не подмешивала, но её охватывало приятное чувство при виде того, как взгляд мистера Пембрука метался от стакана к её рукам.

Уходя, девушка увидела несколько пустых бутылок, сгрудившихся вместе, словно стая голубей. Лауданум, портвейн, хрустальные графины, лежавшие на боку, и пустые тарелки, которые она не припоминала, чтобы приносили в его комнату. Элеонора недобро усмехнулась. Мистер Пембрук избегал её. «Вот и хорошо, – подумала девушка. – Пусть хоть раз почует на своей шкуре, каково это – жить в страхе».

В комнате Чарльза ничего подобного не было. Здесь было тихо и спокойно – и холодно, потому что он всегда настаивал, чтобы в течение дня окна были открыты. Его одежда была аккуратно разложена на полках, а все предметы туалета на умывальнике были выстроены в линию с военной точностью. У него был набор щёток для одежды, которыми явно часто пользовались, а поверх стопки одежды в гардеробе лежал квадрат ткани. Элеонора знала, что удивляться не следует – у Чарльза ведь не было камердинера, который следил бы за его одеждой, и он должен был делать это сам. Но девушка не знала, что для её друга детства это стало привычкой.

Опустившись на колени у камина, Элеонора разложила растопку. Её руки выглядели так, словно были чужими. Отчётливо она представляла, как снимет кожу и обнаружит внутри пару аккуратных дамских кистей, пухлых, белоснежных, без шрамов.

Девушка чиркнула спичкой. Огонёк затрепетал и погас.

Не имеет значения. Руки были руками – главное, как они служили ей, как работали. В том-то и дело – любой мог сказать, просто посмотрев на них, что эти руки привыкли к работе.

Девушка зажгла ещё одну спичку, и та сломалась пополам.

Ей ещё повезло, что руки выдавали только тяжёлый труд. Справедливее было, если бы эти руки были снабжены кривыми окровавленными когтями или были бы похожи на сморщенные руки ведьмы с бугрящимися венами. Она убивала людей одним словом, но, когда смотрела в зеркало, на лице так и не проявилось никаких следов.

А ведь она забрала так много и так у многих…

Элеонора попыталась зажечь ещё одну спичку – слишком быстро – и ударилась запястьем о железную решётку.

У неё тоже забрали слишком много. Её невинность, её будущее, её душу. Какой она станет без души? Что, если души у неё уже и не было и черноглазая женщина солгала? Где вообще хранилась душа? Девушке приходилось видеть несколько анатомических схем, и она знала, что у каждого органа есть своя функция: мозг хранит мысли, сердце перекачивает кровь, а лёгкие дышат воздухом. Ни один из умных медиков, писавших все эти книги с прекрасными иллюстрациями, так и не обнаружил, где же заключена душа.

Что, если души вообще не было?

Дверь открылась.

– Элеонора?

Она взвилась на ноги, и спички рассыпались по полу. Чарльз стоял в дверном проёме, безупречный в своём изысканном чёрном и белоснежном. Всё в нём казалось блестящим и мягким, а в ней в сравнении – сморщенным и потрёпанным.

Инстинктивно девушка сделала реверанс:

– Прошу прощения. Я разожгу огонь через…

– Ты чем-то расстроена.

– Нет-нет, это просто дым…