То ли ангел, то ли бес

Почему-то она решила, что это мальчик. И про себя назвала его Митюшей. В честь соседского дурачка, из-за того, что у крыса на мордочке тоже был шрам. Животное приблизилось к человеку, повело своими маленькими ноздрями. Принюхивается, прежде чем попробовать на зуб? Но к облегчению Валентины, Митюшу заинтересовала не она, а яблоко, лежащее рядом с банкой. Его как будто специально для нее оставили. А еще воду.

Пить хотелось. Валя потянулась к бутылке и вскрикнула. Боль пронзила ее так сильно, что выступили слезы. Она явно сломала таз. Но пока не шевелилась, копчик просто ныл. Ее возглас спугнул крысенка. Он отбежал от яблока, но не скрылся в норе или где-то еще. Просто занял выжидательную позицию неподалеку от вожделенного объекта. А Валя не смогла дотянуться до воды. Лучше от жажды страдать, чем от адской боли.

Она пока не понимала, как попала в то место, где находилась. Совершенно точно не сама приползла. Она отключилась максимум через минуту после того, как упала на дно люка. Очнулась уже тут. Свеча тогда не горела, но было уже не сыро.

— Очнулась? — услышала она.

Повернув голову, увидела мужчину в огромном плаще с капюшоном и резиновых сапогах с опушкой из искусственного меха.

— Вы кто? — спросила Валя.

— Никто, — буднично ответил мужчина и кинул крысу яблоко.

— Имя у вас есть?

— Было, но я его забыл.

— Как же мне к вам обращаться?

— Бомжи называли меня Моцартом.

— Почему?

— Музыку люблю. Я слушал, как ты играла. У тебя талант.

— Вы меня нашли там, в люке? — Он не ответил. И так ясно, что он, зачем задавать риторические вопросы. — И куда перенесли? Где я?

— Где-то. Названия у этого места нет.

— Зачем вы это сделали?

— Ты лежала в луже. Могла умереть от переохлаждения. Я тебя раздел и принес в теплое место.

Валя резко подняла одеяло, которым была укрыта, — старое, еще советское, атласное, простроченное. Пуховое, но пахнущее сыростью и немного мочой, оно отлично грело. Валя думала, она голая. Но нет, на ней только пальто не было — оно, скорее всего, промокло. Моцарт избавил ее от него, взял на руки и отнес… куда-то. В теплое место, не имеющее названия.

— А почему вы не вызвали «Скорую» или полицию? — задала резонный вопрос Валя.

— Не захотел. — Он уселся на картонную коробку, набитую книгами. Толстые, в жестких переплетах, они, как и одеяло, были выпущены еще во времена так называемого застоя, при Брежневе. Тогда умели производить вещи. — Знаешь поговорку: «Что упало, то пропало»?

— Естественно.

— Она про тебя.

— В каком смысле?

— Ты упала и пропала для всех. Я тебя нашел. Теперь ты моя.

— А я вам зачем? — она натянула одеяло до самого подбородка.

— Думаешь, я тебя трахать буду? — рассмеялся Моцарт. Зубов у него не было вообще. Два гнилых пенька вместо клыков — не в счет. — Не мечтай. Секс меня не волнует. Я музыку люблю.

— Это я уже слышала. И что вы предлагаете?

— Играть мне. Футляр разбился, а скрипка цела. Будешь моим придворным музыкантом.

— Это вы меня столкнули в люк?

— Конечно, нет. Ты плохо слушаешь. Я сказал, что нашел тебя в луже…

— Да, да, я помню. Но вы, может, видели, кто это сделал?

— Нет, я слушал музыку. Это был Бах. Мой любимый композитор. Жаль, не прозвали меня в его честь. Но Моцарт тоже хорош…

— Хотите, я сыграю вам «Маленькую ночную серенаду»?

— Очень.

— Тогда дайте скрипку.

Бомж наклонился к другой коробке, она была накрыта крышкой с надписью «Пылесос Волна‐2» и изображением этого самого агрегата. У матушки Валентины был такой. Когда он работал, то ревел, как дикий зверь. Из коробки Моцарт достал скрипку и смычок.

— Тебя надо посадить, — сказал он. — Это будет больно.

— У вас нет таблеток обезболивающих?

— Я тебе уже укол сделал. Ты бы так спокойно не лежала.

— Укол? — испугалась Валя.

Что он ей вколол? Героин? И каким шприцем, тем же самым, что и себе в вену втыкает?

— Да не ссы, баралгин. И одноразовым шприцом. Не наркоша я.

— Это радует, — пробормотала Валя. — Только я на анальгетиках ваших долго не протяну. Мне нужна врачебная помочь, у меня перелом таза.

— У тебя только ноги сломаны. А задницу всего лишь отбила. Я тебя осмотрел. Шины наложу попозже.

— Вы что, доктор? — язвительно проговорила она.

— Санитаром проработал пятнадцать лет. В психушке, правда. Но у нас дураки калечились будь здоров.

Он подошел к Вале, чтобы усадить ее. Поскольку она знала, что будет больно, сжалась от страха.

— Укола пока больше не получишь. У меня одна ампула осталась, поберечь надо. Могу водки дать. Тоже хорошо боль снимает.

— Бррр… Не надо. Воды.

Моцарт протянул ей бутылку. Валя попила, но чуть не захлебнулась, закашлялась. Лежать неудобно, а двигаться боязно.

— Давайте вашу водку, — решительно проговорила Валентина.

— Другой разговор.

Моцарт вынул из кармана «пузырь». Этикетка на нем показалась ей сомнительной.

— Отличное пойло, не кривись. Я дерьмо в себя не заливаю. Не алкаш какой-нибудь.

— Вы будете со мной?

— Компанию поддержать — святое дело. — Он достал из второго кармана стакан. Мутный, с прилипшей к нему шелухой от тыквенных семечек. Плеснул в него водки. А Вале протянул бутылку со словами: — Тебе из горла удобнее будет.

— А закусить?