Точка

– После революции гимназию переименовали в школу. Но мы с одноклассницами часто находили атрибуты той самой, как нам говорили, запретной и вредной «буржуазной жизни», – Мирра Львовна отодвинула чашку с чаем, подошла к шкафу и вытащила уже знакомую мне чёрную шкатулку. – Попробую найти кое-что. Давно не доставала эти вещицы, – она долго перебирала содержимое шкатулки. – Вот и они.

На кружевной зелени обеденного стола сначала появился миниатюрный блокнот на серебряной цепочке в оправе из слоновой кости, потом белой кружевной птицей опустился блистательный дамский веер. От волнения я встала из-за стола, забыв об опросном листе. Дотронулась до кружев, ощутила их мягкость и податливость. До сих пор я даже и не представляла, как может волновать душу шорох открывающегося веера. Рука сама по себе вдруг одним верным движением распахнула крылья этой диковинной птицы.

Мирра Львовна засмеялась.

– У вас, мадемуазель, в крови аристократические манеры. Веер сразу же стал послушным в ваших руках. Это не у всех сразу получается. Кстати, этот веер мы нашли в гримёрной школьного театра. В гимназии был довольно приличный театральный коллектив. По наследству весь театральный реквизит достался советской школе. Как-то в октябре мы ставили спектакль, посвящённый очередной годовщине Октября. В поисках подходящего костюма я заглянула в огромный сундук, наполненный доверху платьями и прочими предметами театральных постановок. На самом дне в кружевном чехле лежал этот веер. Согрешила – взяла домой, да так и не вернула. Чехол где-то затерялся, а веер сохранился. А вот сюда, – Мирра Львовна дотронулась до чуть пожелтевшей обложки блокнота, – гимназистки записывали молитвы, пожелания друг другу, важные советы преподавателей. Представляете, по заведённой в гимназии традиции занятия учениц начинались с молитвы и реверанса преподавателям, и только потом девочки могли приступать к учебе.

– Я вспомнила, – мама вышла из кухни и включилась в разговор. – Эту гимназию окончила белорусская актриса Стефания Станюта. Об этом недавно был сюжет по телевидению. Там ещё рассказывали, что здание гимназии уничтожено во время Великой Отечественной войны, кажется, в 1941 году. В мирное время школа заново отстроена, но уже по другому адресу.

– Всё верно. После войны школа была построена вновь. Хорошая школа. Светлая. Но я помню ту – с высокими потолками, огромными люстрами и широким крыльцом. Вот такая история с моим образованием. После окончания школы я работала надомной портнихой. Помогала матери. А после войны по болезни работать много не могла, шить не получалось – руки отвыкли, да и мама часто вспоминалась. Трудно было. Подумала я, подумала, да и поступила на заочное в Минский пединститут на факультет библиотечного дела, стала работать в библиотеке.

– У вас замечательная профессия, – мама улыбнулась хозяйке квартиры. – Я не представляю свою жизнь без книг. А вы имели возможность каждый день прикасаться к духовным сокровищам мира.

– Да, я любила и люблю свою профессию, – Мирра Львовна чуть замялась, как будто хотела ещё что-то добавить. – Мне нужно вам кое-что показать. Сегодня. Да, именно сегодня. Завтра может быть поздно.

– Вам плохо? Принести лекарство? – мама обеспокоенно приобняла старушку.

– Нет, милые мои, мне хорошо. Мне так хорошо, как не было уже давно. И я благодарю судьбу за то, что она прислала вас в мой старый дом, – узловатыми костяшками пальцев Мирра Львовна неловко смахнула набежавшие слёзы. – Ещё будут вопросы, Людмила?

Я склонилась над переписным листом.

Последний вопрос я задавать не стала. «Сколько детей вы родили?» Слишком лично. Слишком больно. Что может ответить женщина, чьих не родившихся детей забрала война?

В окна с новой силой забарабанил слепой дождь.

– Ну, вот и всё. Спасибо вам за интервью. Простите, если что не так.

Перевернув последний лист, я положила документы в папку. Мама прогнала с подоконника кошек, задёрнула цветастые шторы.

– Поздно уже. Наверное, нам пора.

Мирра Львовна засуетилась, неловко поднялась из-за стола.

– Оставайтесь. Я никогда никого ни о чём не просила. А сегодня прошу – оставайтесь на ночь. Мне нужно поговорить с вами, Ольга Фёдоровна.

– Что-то случилось?

– Это случилось очень давно. Никто и никогда не видел того, что я хочу вам показать. Всему своё время. Настало время и для этого разговора. Останьтесь. Только на одну ночь.

Дождь продолжал хлестать по стёклам.

Я посмотрела на маму. Она утвердительно кивнула головой.

И мы остались.

Мирра Львовна вздохнула. Вздохнула так легко, как только могло вздохнуть одиночество в её глазах.

* * *

1 марта 1942 года. Минск, типография генерального округа «Белорутения»[25]

– Hans Baumann, rufen Sie den Sicherheitsdienst![26] – Вальтер Доринг, курирующий издательскую деятельность рейхскомиссариата «Остланд», остановился на пороге типографии.

– Ja, Herr Offizier![27]

– Haben Sie Gebrauchsinformation gedruckt?[28]

– Ja, Herr Offizier!

– Am Abend sollten diese in der gesamten Getto verteilt werden[29].