Точка бифуркации

Мне стало неприятно оттого, что у Профессора все хорошо с Лариской, и все работает. “Может он врет?” – спрашивал я себя, и совершенно убеждался, что нет, не врет. Вот ведь сейчас сидим, разговариваем, а он нет-нет, а посмотрит на часы. И взгляд его не с опаской и неприятием, а с тревогой и некоторым волнением. Ждет он ее. Поджидает. На минуту мне даже стало завидно от такой его зависимости. Есть у него на свете женщина, которую он ждет и хочет видеть, хотя нет уже в ней никаких секретов, а поди ж ты, не надоедает, и не тянет узнать новое. Нет, мне этого не понять. Маринка меня интересовала года три, и то только потому, что долго была для меня недоступна. Наверное, у Профессора это любовь, по-другому объяснить его затянувшийся роман я не могу.

– Неужели никогда не хочется попробовать что-то новенькое? Ты же книги любишь новые читать, вон их сколько у тебя. И с бабами также: прочитал и поставил на полочку. Если сильно зацепила, то можно еще пару раз прочитать, но и все. А ты все одну, да одну. Извращение какое-то.

– Никакого извращения, – Профессор усмехнулся и закурил. – Просто тебе не повезло найти интересную женщину, которая заставит дочитывать ее до конца. Открывая прочитанную книгу, ты видишь знакомых героев и откладываешь ее. В этот момент тобой, ну или кем-то совершается ошибка, поскольку в книге, на самом деле, уже все, кроме героев перемешалось и изменилось, как в калейдоскопе. Тебе не интересно читать, хотя там уже совсем другой сюжет, другая история. Человек – это книга с постоянно меняющимся сюжетом.

– Как в сериалах с одними героями, а в каждой серии отдельные истории?

– Да, типа того. Просто тебе не повезло встретить м…, – он на секунду задумался, потом усмехнулся и закончил мысль, – интересную книгу.

– Может ты прав, – ответил я, разлил по рюмкам коньяк и, чокнувшись своей рюмкой со стоящей на столе профессорской, произнес: – вздрогнули.

– Давай, – охотно отозвался Профессор, опрокинув коньяк себе под моржовые усы.

Закурили.

– Знаешь, может мне попадаются не книги, а брошюры какие-то? Как ты думаешь?

– Обычно я не говорю в уничижительном смысле о людях, но по поводу Марины я бы сказал, что она не самая интересная книга, – он помолчал немного и продолжил: – Возможно даже она, правда, такой… женский журнал, – Профессор неопределенно пошевелил пальцами в воздухе. – Хотя…, – он немного подумал, а затем покачал головой, как бы опровергая свои слова. – Нет, все-таки каждый человек – это книга, просто надо уметь ее прочесть. Понимаешь, кому-то нравятся детективы, кому-то любовные романы, кому-то исторические книги, а кто-то не читает даже беллетристику.

– Я долго ее добивался, помнишь? Хотя нет, откуда тебе помнить, мы тогда с тобой почти не общались, да я вообще с кем бы то ни было тогда мало общался, все время убивал на Маринку. Все добивался ее, – саркастически сказал я и тоже помахал рукой в пространстве, разгоняя уже начавший слоиться табачный дым. – Все забросил, бегал за ней, как бобик на веревочке.

– Это с каждым бывает, – философски заметил Профессор. – В этом нет ничего позорного или необыкновенного. Обычный вынос мозга гормонами, дружище. – Он похлопал меня по руке. – Давай лучше накатим еще по одной.

– Категорически поддерживаю, – согласился я.

Помолчали. Опять закурили. Сумерки за окном сгущались, отчего уютная лампа под розовым абажуром разгоралась все ярче.

– Я все больше уверяюсь в том, что человек лишь орудие Господне,  –  вдруг произнес Профессор.

В наступивших сумерках это прозвучало загадочно. Повеяло мистицизмом.

– Посмотри, какие провидческие, потусторонние тексты выдавал все тот же БГ в восьмидесятые, и какие у него сейчас не вдохновленные тексты. Через нас идет поток информации, который мы не можем контролировать, мы лишь удобные ретрансляторы. Даже не удобные, не правильно сказал, а достоверные. Когда мы говорим про те чувства, которые переживаем, то наши слова приобретают достоверность, настоящесть. Чем дольше мы страдаем, тем дольше мы являемся открытым каналом для ретрансляции.

– Ты последнего БГ вообще слушал? Терпеть не могу, когда по части, делают вывод об общем и обставляют это умными словами, – я раздраженно хлопнул ладонью по столу. – Сплошные шерлокохолмсы вокруг какие-то. С какого ты решил, что у него ничего хорошего сейчас нет?

Профессор обожал ранний “Аквариум”, это у него связано с первой и единственной любовью, с его Ларисой, или как он ее тепло называет “Ларой”. Я руку могу дать на отсечение, что он ни фига из современного БГ не слушал, а теперь втирает мне с умным видом о его сегодняшнем никчемном творчестве.

– Если бы у него было что-то стоящее, то я бы обязательно это услышал, – Профессор упрямо смотрел на меня. – Но сейчас не об этом.

Безнадежно махнув рукой, я понял, что Профессор начал пренебрегать логикой, а это верный знак – спорить с ним в таком состоянии бесполезно. Разлив остатки коньяка по рюмкам, я поставил бутылку на пол и приготовился слушать закусившего удила Профессора.