Точка невозврата

Ожидание тягучее, тоскливое. Делать уже ничего не надо, только ждать… О, Господи… Иногда кажется, что напрасно я это все затеяла. Жила бы себе поживала здесь, в этом безвидном месте. Катилась бы моя жизнь неспешно к своему логическому завершению. Тогда прозвучит печальный сигнал, по которому понесут Людмилу Невзорову вперед ногами на борзинское кладбище. Чем плохо? Как там у Уильяма — «Умереть, уснуть и видеть сны…».

А что же жизнь? Развалюха на окраине Борзи, мясокомбинат, вонючие холостяцкие квартиры, опять мясокомбинат, подсобка у Ирки Ветровой в «Садко», где мы плачем с ней после пятой рюмки из стеклянной банки. Вот и получается, что опять прав мой средневековый умница:

Жизнь — это только тень, комедиант,
Паясничавший полчаса на сцене
И тут же позабытый; это повесть,
Которую пересказал дурак:
В ней много слов и страсти, нет лишь смысла.[38]

Весь мир — театр. В нем женщины, мужчины — все актеры. Уильям знал в этом толк. Вот только не сказал главного — а кто Зритель? Может, побоялся? Для Кого этот театр, в котором мы — актеры? Кто заварил эту кашу, в которой много слов и страсти, нет лишь смысла? И теперь смотрит на все это сверху?

Хотя нет… Впервые за последние годы, похожие друг на друга, как серый рассвет за окнами нашего с тетей Машей домика, в моей жизни забрезжил смысл, от которого сердце в груди то замирает, то трепещет, как птичка. В это время раздался стук в калитку.

* * *

Дядя Кеша сегодня сыграл пять партий в шахматы в доме офицеров, зашел в буфет, выпил свои шахматные сто граммов, закусил бутербродом с ветчиной и пошел домой. Последнее время офицеров, желающих сыграть с ним в шахматы на деньги, заметно поубавилось. Соответственно убавился и заработок дяди Кеши. Прошел какой-то нехороший слух, что дядя Кеша тайный гроссмейстер и проигрывает специально, чтобы притупить бдительность. Сам виноват, когда играл ту дурацкую серию с пузатым полковником-чемпионом. Ну что ж, пора идти домой, а впредь быть внимательнее. Выйдя на улицу, дядя Кеша вдохнул грудью свежий ночной воздух и посмотрел вверх на звездное небо. Вот чего не отнимешь у здешних краев, так это свежего воздуха и звездного ковра, что колышется над головой. Удивляло это сильно какого-то старинного немецкого философа. Небо над головой и нравственный закон внутри нас.

«А вот и нравственный закон», — подумал дядя Кеша, входя на виадук. Четверо бичей, взяв какого-то стонущего лейтенанта за руки за ноги, собирались сбросить его на рельсы, по которым на станцию медленно въезжал залитый огнями пекинский экспресс.

Ну вот, можно попытаться сделать добро, спасти человека. Зона, правда, учит по-другому. Повернуться и уйти подальше от нехорошего места. Не отсвечивать со своим добром, если не хочешь неприятностей на свою голову. Это первое, чему учит зона. Проверено не раз. Глупо, но вот закричит сейчас дядя Кеша. Вот это и удивляло старого немецкого философа.

— Вы что делаете! — закричал дядя Кеша.

Бичи обернулись на крик и опустили Вислого на землю. Какой-никакой, а свидетель. К тому же местный. Ладно, успеем следующий раз. Пнув напоследок Вислого под ребра, бичи повернулись спинами и быстрыми шагами пошли на другую сторону виадука.

Когда бичи ушли, Вислый сделал попытку подняться на ноги, но острая боль в грудной клетке и печени заставила его опуститься на землю. Вислый отдышался и, цепляясь за перила виадука, снова поднялся на ноги. Пройдя несколько шагов, он опять обессилено опустился вниз. Вислый понял, что самостоятельно идти не сможет. Ни до дома Люсьен, ни в здание вокзала, ни к себе в ДОСы.

Подойдя ближе, дядя Кеша увидел лежащую на земле фигуру в офицерской шинели, вцепившуюся скрюченными пальцами в перила. По жизни дядя Кеша хорошо знал, что значит оказаться в ненужном месте в неподходящее время. Похоже, это тот самый случай. Дядя Кеша развернулся и пошел обратно. Кто его знает, может, пьяный, а может, уже и ласты склеил. Сейчас нужно быстро вернуться в дом офицеров и сыграть пару партий.

— Помоги, — дядя Кеша услышал сзади хриплый голос. — Помоги, батя…

Ну все, опять приключения на свою задницу. Придется помогать, живая душа все же, хоть и офицер. Совесть, бляха-муха! Какая все же зловредная штука. Вроде должна исчезнуть в борьбе за выживание. Ан нет, не исчезает почему-то… Запрограммирована кем-то там, наверху, что ли? По другому не объяснишь.

— Помоги встать, — хрипел лейтенант, подняв на дядю Кешу залитое кровью лицо.

— Дороги у нас с тобой, парень, разные. Думаю, не по пути нам с тобой. Но пропасть тебе я здесь не дам. Сейчас вернусь на вокзал и оттуда вызову «скорую».

— Не надо «скорую». Нельзя… Мне надо идти… Бичи ребро сломали, печень, не могу идти… Помоги встать…

— Ну и куда ты пойдешь?

— Здесь близко, я денег дам. Потом дам, кошелек забрали… Степная, двенадцать, рядом тут.