Точка невозврата

Лежащий на земле лейтенант назвал адрес его соседки Люси. Приглядевшись, дядя Кеша узнал и самого подбитого лейтенанта. Это тот носатый фраерок, который приходил к Люсе ночевать, а утром уходил.

— Степная, двенадцать, говоришь? — спросил дядя Кеша.

— Да, помоги, помру тут…

— Ну и чего тебе надо на Степной, двенадцать? От Люси что надо?

— Ты знаешь Люсьен? — пробормотал Вислый, сплюнув на асфальт кровь.

— Знаю. Моя соседка. Что ты от нее хочешь?

— Жениться шел. Давай помогай, сосед. Надо идти. Жениться надо… Давай потихонечку…

— Жениться? Такими вещами, браток, не шутят, знаешь? Может, зря я бичей спугнул? Лежал бы сейчас внизу, на рельсах, и шутил бы уже на том свете.

— Само время мне шутить, ага. Дышать не могу. Худо мне, не дойду. Давай… Худо…

— Ну-ка, обнимай меня за шею, держись. Давай руку. Тяжелый бык, кормят вас там как на убой.

Настойчивый стук в калитку продолжался. Я накинула платок, одела ватник, сунула босые ноги в сапоги и пошла к покосившейся калитке. Какой-то пьяный идиот ее поломал, еле с тетей Машей на петлю обратно поставили.

— Кто там?

— Это я, Люся, дядя Кеша, открой.

Я открыла калитку.

Обхватив за шею скособоченного под тяжестью дядю Кешу, передо мной стоял лейтенант Висляков. В грязной шинели, с лицом, залитым кровью, с заплывшим глазом и раскрытым ртом. Висляков отпустил дядю Кешу и стал со стоном распрямляться. Дядя Кеша тоже потихоньку распрямился и, держась за поясницу, отошел в сторону.

— Люся, я пришел! Вот так. Все… — сказал Вислый.

Вроде не пьяный, только на ногах еле стоит, хрипит и за печень держится.

— Ну-ка пошли в дом, обопрись на меня, — сказала я. — Что с тобой?

Вислый отвел мою руку и со стоном попытался распрямиться.

— Бичи напали на виадуке. К тебе шел, ага. Печень отбили. Болит. Напали, хотели убить, чтобы я не дошел. Ох… Сбросить вниз. К тебе чтобы не дошел. Но я к тебе дошел. Дополз… Я виноват, Люся, да. Ой, — застонал Вислый и схватился за ребро. — Я это… Слушай, Люся… Ой… Слушай сюда. Слушай, да… Я не могу без тебя, правда… Будь моей женой! Я пасть порву! Всем…

— Ну я пошел, соседка, — прокряхтел согбенный дядя Кеша, держась за бок. — Удачи тебе…

— Давай в дом пошли, обними за шею, ну-ка давай, потихоньку! — сказала я.

— Не пойду… Здесь давай. Сейчас. Ага… Я дальше не пойду! Давай жениться! Все… Ох… Здесь! Отвечай… Говори, Люсьен!

Я отпустила Вислого. Он стоял, покачиваясь, на полусогнутых ногах, и смотрел на меня. С его разбитого лица на землю капала кровь.

— Говори тогда, — сказала я, глядя ему в глаза.

— Что говорить? Руку и сердце… Предлагаю. Будь моей женой!

— И все? Ты ничего не забыл?

— Что забыл? Это ты про то? Что я тогда тебе сказал, да? Прости, дурак, да… Дурак. Плохо сказал. Прости.

— Да я уже давно то забыла, Коля. Сейчас вот ты что хочешь мне сказать, а? Ну, говори, что?

— Ну так сказал же, ой… Уедем отсюда. Далеко, увезу навсегда. Уедем. Будем жениться.

— А это не главное, Коля.

— Не главное? Это не главное? А что? Что главное? Говори, не могу…

— Думай!

— Не могу без тебя!

— Хорошо! Любишь меня, Висляков?

— Пасть порву!

— Говори — любишь? — закричала я.

— Ага.

— Говори! — краем платка я вытерла побежавшие по щекам слезы.

— Люблю, да. Люблю.

— Слушай тогда! Я тебя тоже люблю, Коля. И я сделаю все, чтобы ты не пожалел, что пошел сегодня сюда. Я буду тебе верной женой. Потому что я знаю, как бывает по-другому. Ты сказал, что меня любишь.

— Пасть порву!

— Ты знаешь, кем я была.

— Ну?

— Говори, знаешь?

— Ну, знаю, — набычился Висляков.

— Тогда вот сейчас, здесь, прямо здесь — прости меня. Сказал — любишь, значит, прости! Просто возьми и прости, раз и навсегда! Потому что любовь все может простить. Она сильнее всего, поэтому все может! Давай, говори! — я вытерла платком лицо.

— Люсьен, Люсьен, ага, прощаю! — он схватил мою ладонь и сжал так, что я вскрикнула.

— А нету Люсьен! Все! Люсьен умерла! Только что умерла, ты что, не видишь? — закричала я так, что в доме напротив Санитар зажег свет. — Все! Люсьен упала с виадука, попала под поезд и умерла! Ты понял? У тебя есть Люся! Твоя, только твоя, слышишь меня, Коля? Твоя!!!

— Люся… Моя Люся… — выдохнул Вислый.

— А теперь давай, обопрись и пошли в дом. Будет все хорошо. У нас с тобой все будет хорошо, понял? Вот увидишь!

Вислый навалился на меня всем своим весом так, что мои ноги подкосились, и я присела. Но я девочка живучая. Губы закусила и стала медленно распрямляться. Еще немного… Еще!!! Ну, вот я и взяла вес! А теперь поковыляли. Потихонечку.

Вот так и получилось, что свой вес, для взятия которого я одевала в ДОСы пояс с китайскими бриллиантами, мне пришлось брать в прямом смысле. И не в поясе, а в ватнике, платке, и в сапогах на босу ногу.

* * *

— Именем Российской Федерации объявляю вас мужем и женой. Можете поцеловаться!

Только что толстая тетка из загса произнесла эти слова. Мы стоим на крыльце городского загса, и с синего неба на нас светит борзинское весеннее солнышко. Я в белой фате, прости меня, Господи! А Колян мой вообще красавец загадочный — парадный мундир цвета морской волны, золотой пояс, темные очки, так, чтобы подбитого глаза не было видно.