Точка росы

В такие дни пограничники идут по берегу, глядя только под ноги. Патрульная овчарка нервничает, повизгивает, оглядывается на залив, на мёртвый строй пожухлых тростников. Одёргивается на команду «Рядом!». И вдруг припускает, рвётся с поводка, скулит и плачет. Снег сыплет и пляшет, порывом кроет землю там и тут, как кнутом о землю, погоняя стаю белых духов.

5

До самого конца времён в Гиркане жили потомки заставников и екатерининских сектантов. Казаки наследовали первой островной — морской — заставе, послужившей начальным звеном всего постового пограничья с Персией. Сектанты сами бежали от притеснений в привольный, хотя и ссыльный край, свободный от податей и повинностей.

Так и делились — на сектантов и солдат, не столько стерёгших ссыльных, сколько одним своим соседством охранявших от недружелюбия горцев. Так и говорили, с гонором: «Мы из солдат».

Но те — другие — были не хуже: молокане, субботники, геры — тоже из крестьян или казаков, с Поволжья, из-под Харькова, Полтавы. Сектанты знали свой род до седьмого колена. Климат Гиркана не сильно отличался от климата Палестины. Аграрный толк всех иудейских праздников соблюдался с тщательностью. Однако непременно грезили — говорили, молились, чаяли — уйти за Иран: в Палестину. И бывало, уходили по несколько семей: за свободой, ради обета о полном соблюдении заповедей, для предвосхищенья мессии. Так альпинисты, перед тем как взойти на вершину, долго живут в высотном штурмовом лагере, выжидая погоду.

Царское правительство снимало со ссыльных повинности, в том числе и воинскую, — и сектанты сами стали съезжаться в привольный Гиркан отовсюду. Четыре «иноверных» части села назывались сторонами и носили имена мест, откуда прибыли их первые поселенцы: Козиев, Богодухов, Глухов, Балаклея — всё это были названия харьковских и поволжских сел. Православная сторона, выстроенная перед речкой, называлась Солдатской.

Вражды между жителями не было, но имелось отделение, сторонность. Самое яростное её проявление состояло в том, что дети сходились у моста, чтобы обменяться дразнилками. «Молокане-таракане кошку драли на кургане!» — «Хóхлы-мохлы, чтоб вы подохли!» В сильный дождь речка преображалась, и железный мостик по перила погружался в бурный грязный поток.

Гиркан был не единственным сектантским селом в тех краях. Стояло ещё и Вольное, и Пришиб, и Гюль-Чай. На отшибе империи всегда живётся вольнодумно. Часты были по этим сёлам многочисленные собрания с религиозным кипеньем. Текучая среда веры основывалась упорством воображения, надежды, жажды немедленного Царства на земле, а не за смертью.

С приходом советской власти споры о том, чей толк исповедания истинный, поутихли. Но разделение на солдат и сектантов осталось. К тому же бунтом против царя сектанты заслужили у большевиков покой.

6

В горных окрестностях Гиркана находился глухой аул Шихлар. Неподалёку от него имелось некое капище, у которого на Ураза-байрам собирались жители даже из дальних горных селений. В ауле этом жило много сеидов — особо почитаемых людей, обладавших священническими полномочиями. Это была выделенная порода людей, словно бы великаны. Не гулливеры, но все, как на подбор, рослые, красивые. Верхом они были особенно хороши, так как сумма линий лошадиной стати усиливалась, а не просто служила пьедесталом их собственной осанке.

7

Фёдор был из солдат. Разное о нём говорили в Гиркане. Нелюдимый, но знался Фёдор со всеми, поскольку был первым поставщиком дичи.

Говорили про него, что во время войны он служил немцам. За речкой жил один субботник, который видел его надзирателем в концлагере под Донецком. Вскоре после того, как пронёсся слух, к Фёдору пришли особисты с заставы. Для расследования его арестовали, но отпустили через месяц. А слух остался, такое не пропадает.

И тогда субботник этот пришёл к Фёдору сам — с просьбой покаяться. Фёдор его побил, прогнал уздечкой по всей улице.

Но через день субботник снова пришёл. Сел под забор на землю и каждый день потом приходил и маялся, заглядывая в окна.

Тогда Фёдор с ним подружился на долгие годы. Иногда замирал духом, выслушивая рассказы о Святой земле, что за горами, — «только бы Иран да Туретчину пройти». Звали субботника Иосифом. У него было вострое лицо блажного человека — оно словно бы рассекало вокруг воздух, и потому казалось, что тот, кто смотрел на него, оставался в одной половине, беспокойно провожая глазами поплывшую быстро вторую. Находиться с ним рядом было тревожно, его беспокойство передавалось всем вокруг, даже собакам. Но Фёдор отчего-то был внимателен к Иосифу, не разговаривал с ним, а только слушал, что-то рядом подстругивая, поделывая, починяя. Слушал, как радио, как чудесное явление горячей речи.

— Птицы в заливе временят на привольной сытой зимовке, — объяснял Иосиф. — Весной иные улетают на реки Сибири, Урала, Чукотки, другие держат путь дальше, к югу. Да и мы здесь на полпути к Иерусалиму, на последней жировке.