Точка росы

На войну Фёдор пошёл по охотничьей склонности: снайпером. Воевал и в Сталинграде. Видел, как бомбят реку, как встаёт она столбами, как кипит осколками переправа, как плывут мёртвые и живые, как тонут раненые; видел, как вышагивают над рекой по нефтехранилищу, как скользят с берега, выдыхая бешеное пламя, и выкатываются на реку оранжевые мастодонты, заворачивающие огненные пасти в жирную тьму клубящегося дыма. После сдачи Паулюса старшина отрядил его на Низы, к снабженцам — на рыбозаготовку: командир хотел побаловать часть красной рыбой. Пропав на два месяца в дельте Волги, Фёдор научился вязать сети, ставить перемёты, вырезывать поплавки из чакана, бить сандолей рыбу. Загодя продравшись через ивняк, дождавшись ночи, солдаты выплывали на ильмень, зажигали пук сырого камыша, обмакнутого в соляру, и, водя им по бортам и над носом лодки, целили остроги в застывшие на мелководье топляки — в непуганых сомов. Попав на острогу, сом упруго вёл лодку в сторону, косясь вверх, пуская в побежавшей воде облачко крови, вёл с безмолвным упорством, как раненый солдат, в железном сне тянущийся за следующим гребком.

13

Кабана Фёдор свежевал сразу. Вспарывал мастерски — и стоял, смотрел, как чернеет, пенится в траве животная душа. К краям её озерца сползались муравьи, слетались стрекозы. Муравьи тонули, барахтались в крови, обсыхали, обтирая усики, лапки, оглохнув от лопающихся пузырьков. Стрекозы рассекали черноту лазурными лезвиями, стрелками осёдлывали травинки. И колено Фёдора, икра и голень затекали от многопудовой туши. Когда он её сбрасывал, мышцы ног наполнялись взбегавшими мурашами…

14

Жара реет над лесом, наваливается на горы, отталкиваясь, словно бы вприсядку, расставив широко руки в боки — пластами, клубами тонкой, дрожащей плавки. Стекло затопляет воздух. Лежат куцые мёртвые тени. Звон стоит в воздухе: поёт саранча, гремят цикады.

Вверху в небе чертит истребитель. След кучерявится, пухнет, перисто тает.

В полдень в горах Фёдору иногда становилось страшно. Он не знал тому причины, только чувствовал, что вот этот белёсый, яростный воздух, раскалённый светом, зноем, схож с бельмом, слепотой. Но страшна ему была не слепота, а обман, с каким совершалось её представление зрячим светом…

По тому, как в стороне замирает на несколько мгновений звон, Фёдор знал о приближении чекалок.

Свинины он никогда не ел и жене не давал с тех пор, как стал водиться с субботником. Всё мясо продавал на Солдатской стороне. Рубил у сарая на широченной дубовой плахе, выбитой, будто корыто. После скоблил, сыпал солью, подсаживал с вишни двух муравьёв и потом присматривал за работой муравьиных легионов, подчищавших через час всю плаху до последней просечки.

Вывалив требуху, поднимал бровь на визг давно уже поджидавшего пир чекалки.

Арканил хряка, приторачивал к седлу. Лошадь шла криво, то и дело подвиливая, чтобы сдёрнуть оттянутую подпругу.

Чекалка, хватанув требухи, провожал волочившегося кабана, стараясь вгрызться в брюшину. Но от звука ружейного замка отпрыгивал, поворачивал назад, и слюна, мотнувшись с оскала, сверкала тонкой нитью.

15

Много разной правды знал Фёдор о мире. В сумме — ничего не знал. Но временами он упрямо искал в себе чутье, подчинившись которому приблизился бы к полноте замысла. Впрочем, он знал, что замысел тот глуп и бескорыстен — как убитый жар-гусь. Ещё он знал, что если болят у него от дождя колени, то лучшее средство — убить чекалку, распороть его до горла, натянуть от пашины на голые ноги — и держать, пока не остынет.

16

Фёдор был красив угольной, словно бы ехидной красотой. Глаза его смотрели всегда исподбровья, отчего казалось, что он не смотрит, а разглядывает. Был он нелюдим, и жена его научилась лёгкой покорности и молчаливости, хотя с дочерьми была нежна и говорлива, приветлива с соседкой-золовкой, дружила с ней сестрински, кровно, особенно к старости.

Вот она обрезает виноград и, увидев за забором Наташу, выпрямляется. По локтю её бежит муравей, останавливается, водит усиками. Сощурившись, Полина сдувает его долой.

— Наташ, дома Анна-то? Поехала она в город, нет? — спрашивает она девочку.

— Не знаю. Наверное, поехала. Я проснулась — дома нет никого, — говорит Наташа, забираясь с книжкой в гамак.

— Коли вернётся — я зайду, ага, — кивает Полина. Прежде чем повернуться, она вглядывается из-под ладони и шепчет по слогам название книги, которую читает девочка: «Воль-тер».

Уже ярится жар. Скоро полдень, воцарившись в зените, раскалит добела небосвод. В саду гукает горлинка. Тёплая, просвечивающая до косточки алыча, плывшая в пальцах девочки луной, растекается во рту. Жук-короед, несущий на крапчатых надкрыльях лак звёздного неба, срывается с ветки и зацепляется лапкой за ребро капроновой ячеи.

17