Точка росы

Вода отливала себя в её теле, и вытесненная тяжесть прозрачным наслаждением вливалась в солнечное сплетенье, в нём поворачивалась осторожно всем мучительным контуром, тихо отплывала в безвестность.

28

Соседская девочка Наташа так любила читать, что обычно ей разрешали поглощать не больше двадцати страниц в день. Бабушка Анна говорила:

— Наташка, ты смотри! Буквы глаза едят.

Самогонный аппарат — колбы, фильтр, змеевик — прятался дюралевым насекомым в дальнем конце сада, в дурманных зарослях айлантуса. В награду за дежурство у капельной струйки девочке дозволялось читать вдоволь.

Случалось это счастье не чаще раза в месяц, как сегодня — накануне субботы, базарного дня. С утра Наташа слетала в библиотеку, обновила арсенал и после завтрака принесла воды, дров, помогла бабушке зарядить аппарат брагой.

Тогда же пришла к ней Тамила: утром её привёз погостить к кунаку отец, теперь уплывший на баркасе в Порт-Ильич. Вместе они наделали из стёклышек, фольги и фантиков «секреты» в земле, но Наталье до зябкости хотелось читать. Cпровадив Тамилу, подлила воду, охлаждавшую змеевик, подсунула щепок, раздула пламя — и дух первача и лёгкое огневое шипение окутали страницы, в которых девочка могла пропадать часами.

В тот день она плыла по Миссисипи на плоту. Длинном, с рулевым веслом, плоту из рослых сосен. Посредине его стоял шалаш, на листе железа дымился костёр, на таганке кипел закопчённый чайник. Лохматый мальчишка, заложив большой палец за лямку штанов и выпятив пузо, удил рыбу. Долговязый негр, накрывшись драной соломенной шляпой, спал в шалаше, раздувая ноздри храпом. Было жарко. Низкие берега, непроходимо заросшие ивняком, тянулись по обе стороны реки. Стремнина пучилась напором. Всплеск большой рыбы отплывал и нёсся в солнечном блеске, разрастаясь кругами, пока не пропадал из виду. Бурая тёплая вода омывала, оттягивала лодыжки, трепетала в пальцах. Наталья кинулась прямо в платье в воду, повернулась и, дождавшись, когда вся длина брёвен протечёт перед ней, схватилась в броске за сучок. Мальчишка не повёл глазом, когда она выбралась на плот: он следил неотрывно за дрожащим кончиком удочки. Обсушиться присела у очага, её сморил сон, она как-то подвинулась на солнце, перевернулась — и платье высохло, поднялось, затрепетало, будто крылышко бабочки. Вспорхнув, она заснула ещё глубже, на ещё большей высоте, где только сухой ветер ходил над другой рекой, теперь блестевшей тугим витым клинком между заливными лугами, по низинам уложенных валами ивняковых дебрей, между тучными морями пахучих трав, хранящих лежбища кончакских рыжих кобылиц, — на высоте повыше кругового хода орла, виражом наводящего резкость на суслика, куропатку, рыбу, — как вдруг крылышки ожёг уголёк, покатившийся из очага (лопнул змеевик — и голубая струйка спирта полилась, запалила край платья). Зашлось одеяло, девочка вскочила и, охлопывая себя по ногам, взлетела на крыльцо. Ткань уже потухла, пылала только трава вокруг блестящего, шипящего жука. Дома никого не было. Испуг гнал её во все стороны — и нельзя было понять, что платье уже потушено, в воображении кругом гулял и рос пожар. Наталья кинулась к соседям — взлетела на крыльцо, промчалась через пустую залу, спальню — и, дёргая подряд дверные ручки, вдруг распахнула: в проёме выпроставшаяся из платья Тамила — сверху, нагишом, раскачиваясь, купаясь в столбе распущенных волос, льнула к Фёдору, он утопал в её юбках, обезображенный сладостной мукой.

И только тогда воздух ворвался в её лёгкие.

29

На следующий день бабушка Наташи отправилась к Фёдору сделать заказ на кашкалдака.

В огороде поливала грядки Полина.

— Здравствуй, Поля. Я до Фёдора, — объяснила Анна и прошла в сад.

В сарае Фёдор подшивал седло. На Анну не взглянул.

— Да слышишь ли ты меня, Фёдор? Скоро на охоту пойдёшь?

Фёдор молчал. Только задёргалось у него плечо.

Он понял — Наташка ничего не рассказала.

30

Встречаться с девочкой старик не перестал. Теперь она прибегала в лес, в условленное место. Сама дерзость связи хранила их тайну.

Железное дерево в лесу росло как животное, подымаясь, свиваясь многими стволами из земли. Они хоронились в шалаше под ним — как в утробе застывшего зверя.

Лес, птицы наваливались на них — прорастали сквозь, расклёвывали, глодали.

В тихую погоду он тайным дальним знаком звал её на залив. С рассвета лежал под баркой, смотрел, как бегут в Мазендеран облака.

Она появлялась чёрточкой на берегу, ложилась в спрятанную лодку, накрывалась рогожкой. Оглядевшись, шёл к воде, сталкивал лодку в ход между тростниками. В тихую погоду птицы высыпáли на залив. Протекая в шелестящей теснине, толкаясь длинно шестом, лодка выплывала в птичьи поля.

Она пахла водой — запах воды, запах согретого тростника, волглый запах корневищ тёк по лицу, напитывал обоняние прохладой, вёл взгляд к ней, растворял, поднимал, вливался в ноздри. Желание пахло тиной, тонким мускусом и селитрой: порох забил рубцы всех его карманов.

Когда он снимал с неё рогожку, боялся, что она там бездыханная. И ещё ослепнуть боялся.