Точка росы

На следующий год я решила, что всё надо делать с учётом мороза. Идея была противостоять суровым условиям. Сценарий нашли подходящий. Уж, думаю, чукчам минус сорок нипочём. Пригласила якутский ансамбль, чтобы они мне чумы снаружи поставили, костры летающие — я придумала, как на подвесах костерки с самовозгоранием развести, и, конечно, пляски с шаманскими бубнами должны были стать гвоздём представления. Но тут случилась оттепель. Снег превратился в грязь, нарты в собачьей упряжке по булыжнику скребут, собаки язык набок вывалили, но костры подвесные удались, даром что чумы на фоне слякоти смотрелись неброско. После, в пять утра уже, приезжаю домой, выхожу из машины, и тут снег посыпал — снежинки огромные, с пятак, и медленно падают, кружатся. А я думаю, вот почему б им было в полночь точно так же не слететь с небосвода?

— А в Иерусалиме после Ленинграда тоже, наверное, неброско?

— Как сказать. Я считаю, всему своё время. Было время ленинградское, стало время иерусалимское. А снег и в Иерусалиме иногда идёт, здесь своя сказка.

2019

Перстень

По дороге в Велегож со мной всегда что-нибудь приключается.

Вот как раз той весной и приключилось всё моё будущее. Худо-бедно, но, оклемавшись, могу теперь рассказать.

В середине марта первые солнечные деньки умыли мне душу. Тонким стал воздух: прорвав снежные тромбы, город звенел. Машины рассекали сияющее небо в лужах. Отражённые в них окна бились, взлетали веерами осколков, павлиньими хвостами солнечных клякс.

Тёплый ветер врывался в открытые после зимы окна. Ноздри втягивали воздух — жадно, с трепетом. Вдохновлённый бессознательной мечтой, я носился по городу, торопясь, изнывая от нетерпения расправиться с делами.

И вот поздним вечером, насилу со всем поквитавшись и даже успев заскочить в парикмахерскую, я был готов уже рвануть с Пресни на Можайку и оттуда по кольцу на симферопольскую трассу. Но, подойдя к машине, ужаснулся её внешнему виду. Не мыл я свою тачанку ровно зиму. Сейчас она стояла под фонарём — беспролазно чумазая, как спаниель после охоты. Слой дорожной грязи придавал ей лишний вес и обтёрханный вид раллийного снаряда. Я стоял перед машиной — обновлённый весной, только что подстриженный и вымытый, обуянный мартовским воздухом, уже не сознающий ни в какую, что жизнь есть тьма, и нищета, и слёзы. Я ещё раз вдохнул родниковый воздух марта, и на выдохе мне стало ясно: ехать вот так — не помыв коня — не то что грех, а преступление. Машину надо было срочно в мойку — мыть, скрести и пылесосить. Пусть выеду поздно, за полночь, но в Велегож прибуду чистым, словно бы новеньким.

Единственная на Грузинах мойка работала до полуночи, и я решил, что за сорок минут успею. Мойка эта пособничала охраняемой автостоянке, располагавшейся на задворках заброшенной товарной станции и начала бесконечного тупикового парка Белорусского вокзала. Приезжал я туда всегда по темени, как и сейчас. Так получалось. Никогда я не торопился возвращаться с работы. Одиночке дома делать нечего, кроме как спать. К тому же пробки рассасывались никак не раньше девяти. Пресненский Вал вообще жутковатое место — толчея у пешеходного перехода к метро, цветочный рынок — торговцы-горлопаны, зазывалы у букетных фонтанов на обочине, автомобили покупателей наискось — кормой в бочину, не пройти, не то что проехать. Место, где Грузины и Белка-Ямские сталкиваются с Беговой и 1905 года — клин с клином, суши весла, иди пешим. Место, где некое коловращение Москвы всегда — сквозь века принимает обороты, омут, тайну.

Пресня, Грузины, Ямские, сходясь, образуют своего рода московские Бермуды, которые не столько страшны, сколь таинственны. Неспроста именно здесь десятилетиями стояли в позапрошлом веке таборы цыган. Благодаря цыганам на Пресне возникли знаменитые злачные ресторации. Примет разудалого забытья и сейчас хватает в этом треугольнике — как нигде в Москве. Только здесь можно наткнуться на вегасовские театры с золочёными слонами в натуральную величину напротив входа. И конечно, зоопарк — островок, провал, на дне которого, как в живом калейдоскопе, сгрудились обитатели всего земного шара. Гам, стенание павианов, всхлипы выпи и рыдание павлина, уханье шимпанзе, иканье лам и тигриный рык несколько лет сопровождали меня во время вечерних прогулок по Зоологическому переулку. Два года назад животных поместили в новые закрытые вольеры, и наступила тревожная тишина, которая хуже любого вопля: зверь затаился у площади Восстания.