Точка росы

Грузины замечательны двумя домами. Один — усадьба Багратиони, откуда по всему городу расползаются бронзовые чудища. Другой — дом Мирзахани, самый красивый новострой в Москве, чем-то напоминающий шедевры, обступившие Австрийскую площадь в Питере. Владение строительного магната представляет собой резиденцию по-восточному многочисленного фамильного клана. Выгуливая себя в той местности, я непременно выруливал к дому Мирзахани, чтобы пройти мимо парадного, отделанного искристым лабрадоритом. Под крупнокалиберными взглядами пиджачной охраны я вышагивал вдоль сквера, прямёхонько на двух бронзовых гигантов — в объятия шебутных клоунов верхом на колесе. Я шёл вдоль парковки, где можно было увидеть и «роллс-ройс», и «феррари», и «ламборгини», и коллекционный Mercedes-Benz 1962 года.

Если был с приятелем, то мы непременно заходили в полуподвальный местный магазинчик — одному мне не хватало куража. Здесь, в очереди у касс и вдоль стеллажей, если повезёт, можно было наблюдать плавных див — наложниц дома Мирзахани. Невиданные туалеты, драгоценности, светящаяся, гладкая, как вода, кожа, неслыханные запахи иного мира — всё это ослепляло и одурманивало. Мы проходили мимо так, как проходят мимо приоткрытой клетки с тигром. Кротко косясь — на локоть, запястье, плечо — и только, мы в складчину расплачивались за два пучка редиски и бутылку «Горьких капель». Выйдя на воздух, ещё неся вокруг себя аромат их благовоний, мы заходили в зоопарк и напротив вольера с застывшим хохлатым журавлём распивали саамскую водку, настоянную на особом заполярном мху, не ягеле, а какого-то редкого вида, каким олени лечатся от смертельных ран.

Да, вот такой в нашей местности стоит дом, не чета домам на Беверли-Хиллз и сицилийским виллам. Сам я живу в 36-м доме на Пресне, окнами в технический палисад секретного завода «Рассвет», где взрывным методом отливают из титана лопасти то ли авиационных турбин, то ли гребных винтов подлодок. Кстати, в этом доме Маяк написал «Облако» и срифмовал Пресню с «хоть тресни». Дом я свой недолюбливаю и всё мечтаю перебраться из него навсегда в Велегож. Да — продать квартиру, переехать на натуру — рыбалка, картошка, охота — и, когда закончатся гроши, а до пенсии ещё долго, отправиться пешком в Иерусалим, побираясь, едва волоча, дойти — и попасть под копыта одного из всадников Апокалипсиса.

На той стороне, за улицей Заморёнова, сидят в Гидрометцентре сверхсекретные всепогодные волхвы. Сидят много лет в обмороке, а в их полушариях сталкиваются циклоны с антициклонами, и расходятся по океанам морщины цунами, и штормит беспробудно Тарханкут. Меня забавляли такие мысли, и я всегда намеренно давал лихой крюк мимо ГМЦ — когда шёл в Планетарий. В порушенный, заброшенный Планетарий я пролезал промозглыми осенними ночами, ставил свой галогеновый фонарь, включал вертушку Южного полушария, садился на стопку утеплительных плит, слушал, как упорные мыши грызут по углам свитки карт звёздных туманностей, выпивал фляжку коньяка с горстью засахаренной клюквы и полночи курил, курил, курил до одурения, пялясь на тускнеющие вместе с аккумуляторами звёзды, проползавшие над Мачу-Пикчу, высокогорной столицей инков.

Чтобы попасть на ту мойку, следовало пройти чуть ли не огонь, воду и медные трубы. Прежде всего сам по себе подъезд. С Пресненского Вала заруливаешь под ржавую вывеску «Мойка кузовная» — в какой-то невозвратный тёмный жёлоб. Шуганув стаю дворняг, схожих с лемурами, катишь, постепенно погружаясь выше крыши в железобетонный бруствер. Застигнутая крыса бежит наравне; сбавляя, чтоб не обагрить протектор, изумляешься, что и пасюк переходит на шаг, экономя силы.

Далее какие-то бушлатные ханыги пускают тебя под шлагбаум. А ну как они — тюк по темечку монтировкой: и больше ты машине не хозяин. Затем сумеречно едешь чуть не по шпалам, пересекаешь бесчисленные, как годы, пути. Время от времени шныряют в потёмках «кукушки», маневровые локомотивы, трубят ремонтные дрезины — знай только увёртывайся; вагоны стоят безбрежно, цистерны, платформы, контейнеры — всё это громоздится, накатывает, будто волны бесконечной штормовой ночи. К тому же хозяйство это поверху обставлено оранжевыми кранами-диплодоками, так что по временам мерещится — словно бы ты в порту.