Точки пересечения. Завещание

Инюшкины с давних пор славились в Березовке хлебосольством и веселостью. Заводилой в семье был Арсентий Ефимович, который, по рассказам стариков, в молодости обладал недюжинной силой и способен был на разные выдумки, как никто другой из березовцев. Лихой кудрявый красавец с годами основательно облысел, но зато отпустил роскошные усы. Состарилась и его жена Анна Трифоновна — когда-то улыбчивая черноглазая хохотушка. Лишь жгуче-черные глаза ее и теперь постоянно щурились, будто она хотела вот-вот рассмеяться или рассказать что-то невероятно смешное. Компанейским парнем удался и единственный сын Инюшкиных Анатолий, унаследовавший от отца гвардейский рост и немалую силушку, но, с легкого словца Анны Трифоновны, так и оставшийся навсегда «Толиком». Жену Толика — Таню, в школьные годы учившуюся тремя классами младше, Антон Бирюков знал меньше, чем самих Инюшкиных, однако слышал, что Таня вошла в эту семью «как своя кровная».

Просторный дом Инюшкиных выделялся среди других березовских домов высоким резным крыльцом, затейливой в сибирском стиле резьбой по карнизу и жестяным петушком на коньке крыши.

Встретили Инюшкины Антона Бирюкова радушно. Анна Трифоновна и Таня мигом засновали между кухней и горницей, где чуть не наполовину был заставлен угощениями просторный стол. Арсентий Ефимович, поглаживая гладкую, как бильярдный шар, голову, сразу завел с Антоном разговор о начинающемся массовом облысении мужчин и беспомощности в этом злободневном вопросе современной медицины.

— А народные средства вы не пробовали? — поддерживая ироничный тон разговора, спросил Бирюков.

— Пробовал. По совету Гайдамачихи, царство ей небесное, две недели луком голову натирал.

— И что же?..

Арсентий Ефимович вздохнул:

— С последними волосенками распрощался.

Скучноватый Толик улыбнулся Антону:

— У каждого свои заботы: у Торчкова — летающие тарелки, у нашего отца — лысина.

— В твои годы, когда копна волос голову украшала, я тоже беззаботный был, — Арсентий Ефимович вроде бы укоризненно посмотрел на сына. — А Торчков давно ко мне присматривается. Моя ж блистательная макушка— лучше всякого маяка для пролетающих тарелок. Вдобавок, на днях я похвастался Кумбрыку, что Женька Туманов пообещал мне раздобыть через своих инопланетян такую микстуру, от которой даже на чемодане, если на него брызнуть, волосы дуром начинают расти…

— Неужели Торчков серьезно верит в инопланетян? — спросил Антон.

— Без всякого сомнения! Сегодня утром советовался со мной, куда лучше жалобу написать, в ЦК или в Совет Министров, по поводу того, что пролетающие тарелки стали цепляться к Березовской электроподстанции, а у него по сей причине телевизор не кажет. Кое-как я отговорил: мол, у Совета Министров без «тарелок» забот хватает; лучше будет, если серьезно потрясти наше колхозное руководство, чтобы на месте решили вопрос с организацией службы тарелочного отпугивания. Это Коля Синицкий свихнул Кумбрыку мозги.

— А вчера Иван Васильевич мне рассказывал, как бабка Гайдамакова его заколдовала и очнулся он на кладбище.

— На меня ссылался?

— Да.

Арсентий Ефимович впервые за время разговора не сдержал улыбки:

— Хочешь узнать разгадку колдовского приема Гайдамачихи?

— Любопытно…

— Никому, Антон Игнатьевич, об этом не рассказывал, но тебе, как начальнику угрозыска, расскажу всю правду. Авось где-нибудь при расследовании пригодится. С самого начала повествовать?

— С того момента, как вы с Торчковым вышли от наших.

Арсентий Ефимович, прикусив ус, утробно расхохотался.