Точки пересечения. Завещание

— Нормально вышли, в обнимку. Ваня Торчков всегда славился тем, что выпьет на копейку, а опьянеет на рубль. Вот и в тот раз… Кумбрык только было во весь голос затянул: «Шли два героя с германского боя!», а тут, как на грех, Гайдамачиха с пустым ведром — поперек нашего пути. Геройство Кумбрыка будто корова языком слизнула, уперся — ни тпру, ни ну! Дескать, ни шагу не шагну через ведьмины следы. Не бросать же человека в таком состоянии посреди дороги. Я вокруг себя крутанул его и говорю: «Двигаем, Ваня, в другую сторону!» — «А еще стакашек для храбрости в той стороне не отыщется?» — «Найдем, Ваня! Старый трактир вновь открылся. Если стакашек не подадут, чаю от пуза напьемся!» Ну и двинулись туда, куда шли, — у Кумбрыка после кругаля все направления в голове спутались. Заходим ко мне — я в ту пору еще холостяком был. Дома — никого. Раскочегарил я маманин ведерный самовар и — на стол. Наливаю по стакану крепкого чая, а Кумбрык раскуражился: «Давай чего-нибудь покрепче!» Вижу, его хоть сейчас на плече домой неси. Говорю: «Извини, Ваня, трактир уже закрылся». Кумбрыку шлея под хвост попала: «Давай чарку, хоть тресни! Хочешь, на спор любое отмочу?!» Я в шутку: «Проскачи галопом до Гайдамаковой могилы и обратно». Думал, он струсит, а Кумбрык — шапку в охапку и дунул из хаты в темноту. Целых полчаса я ждал, рассчитывал, вернется. Нет, не вернулся. Утром просыпаюсь с первым петушиным криком. Думаю: «Напрасно подшутил над выпившим человеком. Надо посмотреть, не завалился ли где в канаву?» Вышел на улицу — ни души. На всякий случай через проулок возле торчковской избы прошел к кладбищу: не застрял ли где там?.. Гляжу, Кумбрык дурак дураком через кладбищенскую ограду ломится. Подбежал ко мне, протер заспанные глаза и давай плести про трактир да лихого жеребца, на котором будто бы старый трактирщик отправил его домой. Думаю, или свихнулся мужик ночью на кладбище, или начисто заспал вчерашнее. Пришлось мне, на всякий случай, приврать Кумбрыку, как Гайдамачиха «вихрь на него напустила». Так эта сказка и до сей поры в Березовке бытует…

Из горницы вышла Анна Трифоновна. Прищурясь, спросила:

— Ну, сказочник, наговорился? Приглашай гостя к столу.

— К столу — не на молотьбу! Это, мать, мы разом организуем! Где моя большая ложка?.. — Арсентий Ефимович обнял Бирюкова за плечи. — Пошли, дорогой Антон Игнатьевич, отужинай с нами чем бог послал.

Стол был так обильно заставлен всевозможными салатами и закусками, что Бирюков невольно улыбнулся:

— Кажется, бог посылает вам неплохо?

— Живем по современному принципу: кто работает, тот и ест, — мигом подхватил Арсентий Ефимович. Окинув взглядом стол, он смущенно кашлянул: — В одном только прошу нас извинить: спиртного в доме не держим, поскольку выпивка теперь осуждается и правительством, и народом.

— За что ж извинять, — сказал Антон. — Трезвость — дело хорошее. Сами-то вы как к этому относитесь?

— Положительно! Честно говоря, разбаловался было народ в последние годы: что ни мероприятие — то банкет! Праздников поразвели — отмечать не успеваешь. Даже День рыбака придумали. А в нашей округе чуть не каждый — рыбак. Потеряево озеро ведь кишит рыбой. Торговля тоже способствовала распространению пьянства. У Брониславы Паутовой сельмаг был забит «Осенним омутом»…

— «Осенним ароматом», — поправил Толик.

— «Омут» для такого вина больше подходило, — отпарировал Арсентий Ефимович и продолжил: — При такой постановке непьющий человек белой вороной казался. Теперь — иные пироги. Всех любителей запойной жизни прижали к ногтю, а в сельмаге, кроме шампанского, ничего из спиртных напитков не купишь. А мне, например, шампанское и даром не надо…

— Потому что у тебя от него изжога, — с улыбкой вставила Анна Трифоновна.

— Не обижай, мать!..

Все весело уселись к столу. Толик сразу повернулся к Бирюкову:

— Ну расскажи, Антон, как сам-то живешь?

— У меня свои проблемы, — уклончиво ответил Бирюков.

— Из соклассников кого видишь в райцентре?

— Там, кроме меня, никого из наших нет. По большим городам все разлетелись. В прошлом году к Галке Терехиной в Новосибирске заходил. Посидели — поговорили.

— Ну как она?..

— Преподает в школе. С мужем развелась — деляга оказался.

— Напрасно Галина из Березовки уехала. Здесь ее школьники любили.

— Очень нужна была Галине школьная любовь! — вклинился в разговор неугомонный Арсентий Ефимович. — В городе с одним мужиком не ложилось — другого подыщет. А тут кого ловить?.. Вон Зорькина Марина— во всех отношениях разлюли малина, а засиделась на выданье.

— Ну, ты уж нашел кого в пример привести, — возразил Толик. — Марина, если б захотела…

— Чего ж ей не хочется, больная, что ли?

— Отец! — оборвала Анна Трифоновна. — Не увлекайся.

Арсентий Ефимович, прикусив ус, подмигнул Антону:

— Не жена — прокурор! Категорически не позволяет говорить о женском персонале.

Анна Трифоновна усмехнулась:

— Тебе позволь, так ты без умолку будешь чесать языком о женщинах, как Торчков о тарелках.

— Молчу, мать.

Сноха Инюшкиных Таня, не проронившая за столом ни слова, смущенно покраснела и вдруг обратилась к мужу: