Толедские виллы

С великой приятностью проводил бы время дон Хуан, когда бы не омрачали его душу воспоминания о Лисиде и скорбь по нас, без вести пропавших; первому горю не помогала даже долгая разлука, а второму — непрестанные хлопоты и поручения всем отъезжавшим из Неаполя на Сардинию разузнать про нас, за что им обещали и деньги, и вечную благодарность; но одни забывали о поручении, другие не возвращались в Италию, все старания были бесплодны, и дон Хуан все больше тосковал и предавался меланхолии. Наконец, потратив на тщетные розыски три месяца, он решил послать Роберто в Барселону, чтобы тот в подробностях известил Марко Антонио обо всем происшедшем в его родном городе и доме (правда, дон Хуан уже писал ему и получил ответные письма, однако перо и бумага не все могут выразить), а затем, на возвратном пути в Италию, заехал на Сардинию и сделал там все возможное, чтобы узнать, где мы; если же ему посчастливится найти нас в том королевстве, то пусть привезет нас в Неаполь, ничего не жалея для нашего удобства, — что Роберто, как вы уже слышали, исполнил со всем усердием.

А покамест дон Хуан занимался этими делами, Кассандра — чья красота сделала Просперо своим невольником, — сама не заметив как, попала в неволю к великодушному, доблестному дону Хуану так основательно, что даже называла себя скупой за то, что может отдать ему всего одно сердце. Три месяца сдерживала Кассандра свою страсть, отчего та лишь усиливалась, — недаром любовь уподобляют молнии, которая, пренебрегая легкими победами, ищет наитруднейших; однако унять бушевавшее в душе пламя, поделившись с кем-либо, девушка не решалась, ибо не было у нее такой преданной подруги — донья Виктория, ее кузина и супруга дона Арталя, могла бы, пожалуй, помочь в ее чувствах к достойному испанцу, однако донья Виктория держала сторону Просперо, ибо от согласия с ним зависели мир, покой и родственный союз меж их двумя славными фамилиями; дон Арталь был 'благодарен Просперо за помощь в своих брачных делах и, желая отплатить добром за добро, убеждал Кассандру полюбить его; в довершение, родители Марко Антонио мечтали скрепить дружественные узы меж двумя домами так прочно, чтобы только смерть могла их разорвать, и не давали покоя своей воспитаннице. Но мучительней всего было Кассандре видеть, что сам дон Хуан, не догадываясь о том, на что она старалась ему намекнуть, прилагал все усилия к тому, о чем она желала бы забыть, и был главным ходатаем за Просперо. Все это вместе удерживало Кассандру от признания, но тем беспощадней терзала ее страсть: каково ей было сознавать, что дон Хуан поглощен своими печалями, — о его чувствах к Лисиде она не подозревала, — что к ее печалям, заявлявшим о себе в красноречивых взглядах, бурных вздохах и других знаках, коими любовь изъясняется искусней, чем языком, он безучастен и мысли его витают где-то далеко, но где, она не знала.

Так прошли для нее три месяца — наедине она оплакивала зря растраченные и непонятые усилия души, а на людях оказывала знаки внимания Просперо, подчиняясь уговорам стольких посредников. Наконец она все же решила попытать, не поможет ли ей душевное благородство дона Хуана, раз уж любовь не вызывает в нем ответа. В эту пору дон Хуан, дожидаясь возвращения Роберто из Барселоны и с Сардинии, часто ездил охотиться за две-три лиги от Неаполя; однажды, когда он собирался с друзьями выехать верхом и потешить сердце охотой, Кассандра, отозвав его в сторонку, спросила, куда он едет и где намерен стрелять дичь. Дон Хуан ответил, что отправляется в леса, находящиеся по дороге в Рим, — там, мол, всегда обилие дичи, какой душа желает, и друзья в этот раз задумали охотиться в тех местах, — но тут же удивился, почему она об этом спрашивает.

— Да потому, что у меня к вам есть важная просьба, — ответила она. — В Аверсе, городе, удаленном от места охоты всего на полторы лиги, — вы будете проезжать совсем близко, — я прошу вас исполнить одно поручение, чрезвычайно важное, которое я никому, кроме вас, не могу доверить. Но вы должны это сделать втайне от ваших спутников.

— Приказывайте, — сказал дон Хуан, — я с радостью готов служить вам, и чем трудней будет служба, тем приятней для меня.

— Во всяком случае, для меня исполнение этой просьбы весьма важно, — отвечала она. — Но я не могу вам открыть связанную с ним тайну, пока не придет время и вы тоже сможете ей подивиться. Все, о чем я прошу, — это вручить потаенно мое письмо некоему приезжему кабальеро-испанцу, который этой вести не ждет, но ежели он достаточно умен, то отнесется к вам с таким же уважением, с каким отношусь я.

— Боже праведный! — воскликнул дон Хуан. — Кабальеро-испанец в Аверсе, вы его знаете, а я не знаю? Кто бы это мог быть и какое известие можете вы ему сообщить, столь важное для него?

— Я говорю правду, — возразила дама. — Знаете вы его или нет, вы вскоре его увидите, если не откажете мне в этой любезности.

— Мне не хотелось бы, чтобы услуга, оказанная вам, — сказал дон Хуан, — была в ущерб Просперо и его любви. А для чего иного понадобился вам вдруг кабальеро-испанец?