Толедские виллы

Дону Хуану показалось, что голос разочарованного певца ему знаком. Любопытствуя, кто бы это мог быть, он сперва хотел подойти к зарослям и поговорить с земляком, но затем решил отложить до утра. Ведь если бы Кассандра, следуя безумному своему замыслу, явилась и не застала его, она могла бы тяжко на него обидеться и совершить что-либо от чаянное и непоправимое. К тому же он был почти уверен, что певец избрал себе это укромное местечко для ночлега. Итак, дон Хуан пренебрег делом менее важным ради более важного. Всю ночь провел он, бодрствуя, ловя каждый шорох, — все чудилось ему, что идет пылкая неаполитанка, и эта ночь показалась ему самой длинной за всю его жизнь. Однако Кассандра не явилась, зато Аврора, как всегда, не преминула очистить небесные чертоги, выметя прочь звезды и освободив торную дорогу для державного светила, которое прежде всего украсило золотой бахромой ее пурпурную мантию. Затем оно щедро увенчало золотом маковки гор и осыпало поцелуями верхушки деревьев, а дама все не появлялась. Дон Хуан решил, что ее письмо, вероятно, было плодом разыгравшегося воображения, а не любовной страсти, и это его отнюдь не огорчило — напротив, он согласился бы стерпеть любую шутку, лишь бы Кассандра не утратила своей девичьей доброй славы, а ему не пришлось решать столь трудной задачи. С такими мыслями он вошел в заросли, чтобы найти затаившегося певца, и, сделав несколько шагов, увидел паломника, крепко спавшего, как после бессонной ночи. Дон Хуан тотчас его узнал; изумленный, что встретил в таком месте дона Далмао, он не сумел удержаться, чтобы не потревожить сон друга, и в нетерпении окликнул его, желая разбудить и побеседовать. Тот в страхе вскочил и схватился за свой посох, хранитель стальной шпаги и его безопасности в странствиях.

— Вам нечего бояться врагов, — весело сказал толедец, — разве что собственных ваших мыслей, — как я погляжу, они-то и терзают вас более всего. А что до меня, поверьте, я встречу вас не шпагой, а объятьями.

— Ах, истинный друг мой! — сказал ревнивый каталонец. — В самые горькие минуты я, злосчастный, всегда нахожу вас на своем пути! Кто привел вас в эти края, чтобы поддержать душу, жаждущую вашего участия и гонимую собственным воображением? Но зачем спрашивать, когда я знаю, что моя душа всегда с вами и, следственно, извещает вас о моих бедах?

— Во всяком случае, она тревожится о вас, — отвечал дон Хуан. — Я предпринимал все возможное, чтобы вас разыскать, но так ничего и не узнал, кроме лживой истории, преподнесенной еще на Сардинии капитаном, о том, как, мол, он вас опекал да как вы были дружны, и все же захотели, мол, там остаться, отдав себя во власть чужим людям и коварной фортуне. Но теперь я, слава богу, вижу вас, и за добрую эту весть награждаю вас же своими объятьями. И прежде чем отпущу вас, прошу объяснить загадку песни о разочарованиях, что вы пели ночью, а также вашего одиночества и отсутствия прелестной супруги вашей и моей госпожи.

— О, как охотно я бы забыл все то, о чем вы заставляете меня говорить! — молвил дон Далмао. — Да и вы были бы избавлены от огорчения слушать эту прискорбную историю. Но знаю, вы не согласитесь, чтобы я терпел страдания, не уделив вам половину, да и я выкажу неблагодарность, ежели их скрою от вас. Присядьте же, постараюсь быть немногословным, чтобы сократить предстоящие вам неприятные минуты.

— Напротив, я думаю, нам лучше бы потихоньку идти в Неаполь, — возразил дон Хуан. — Город виден отсюда, солнце приятно пригревает, мы незаметно пройдем полторы лиги, и тем временем вы утешитесь, делясь со мною вашими горестями, а я облегчу ваше бремя, слушая о них.

Пылкий влюбленный согласился. Дон Хуан отвязал свою лошадь и поручил встретившемуся на дороге крестьянину вести ее впереди, чтобы дон Далмао мог спокойно поведать обо всем происшедшем на Сардинии. О причине ревности своей дон Далмао, однако, умолчал, полагая, что этот рассказ был бы оскорбителен для него самого, и сообщил другу вымышленную историю о том, что Дионисия якобы скончалась от недолгой, но смертельной болезни, как раз когда шли веселые приготовления к свадьбе, и что эта, мол, утрата и была причиной отчаяния, которое он в песне приписал мнимым обидам; затем, мол, он, полубезумный от горя, повесил на пальму крестьянское платье, что носил на острове, и удалился в леса Сардинии воспевать свою скорбь, решив взять в спутники лишь горький свой опыт, презреть мирские соблазны — это фламандское полотно, что издали чарует взор, а вблизи оказывается во всем, даже в красках, сплошной подделкой, — и искать спасения в монастыре, предаваясь посту и покаянию, ради чего и надел платье паломника, в котором его застал дон Хуан; однако, приплыв в Салерно, он, мол, узнал там от одного капитана, испанца из Неаполя, что в прекрасном этом городе уже несколько месяцев проживает дон Хасинто де Карденас, к великому удовольствию всех тамошних кабальеро.