Толедские виллы

Все повиновались королеве. Гостей за столом прибавилось, ибо многие приехавшие из города пожелали остаться на ночь, но прекрасная Исабела была к этому готова: ужин подали такой обильный, что он мог бы пожаловаться на нехватку едоков. Последним блюдом была корона на серебряном подносе, предназначенная дону Фернандо, — ее возложила на его чело королева. Принес корону седовласый старец в богатом костюме, украшенном зелеными водорослями, осколками хрусталя и золотыми песчинками, и в короне из лилий и шпажника — то был древний наш Тахо, который, в благодарность за честь, оказанную ему доном Фернандо, распорядителем турнира на его прозрачной арене, сберег для этого случая ту самую корону, что дон Фернандо столь доблестно защищал. Все поздравили нового владыку. Торжественная процессия проводила его на покой, затем все разошлись, каждый в свою комнату, только Лисида и Дионисия расположились вместе — обе уже сердечно сдружились, — да дон Хуан увел к себе дона Далмао, ибо даже сон не сладок, коль ему не сопутствует дружба.

Пятая вилла

Двумя часами раньше, чем заря, будя солнце, распахнула хрустальные окна, все дамы, участвовавшие в празднестве на наших виллах, решили, с дозволения нового короля, сменить свои ложа на игривые воды Тахо, надеясь удушить в объятьях его прозрачных струй дерзкую жару, посягавшую на их чары, и отправились в каретах к «Плотине» — месту, где течение полноводной реки более умеренно и менее опасно; там гостеприимный Тахо доставил им снадобье, которое одним поцелуем освежило лилеи и подрумянило розы на их лицах. Купались до тех пор, пока солнце, жаждая увидеть прелести, о которых наслышалось от проказницы ночи, не поспешило выглянуть, чтобы застать купальщиц врасплох; проделка его, пожалуй, удалась бы, если бы болтушка Аврора не известила дам щебетом своих пташек: предупреждение сделано было заблаговременно, и лишь только солнце начало выкатываться из-за гор, дамы, укрыв чехлами юбок небесные прелести, покинули хрустальную сокровищницу и в садах Энкомьенды принялись дразнить своих возлюбленных, обзывая их «сонями» за то, что они проспали такой благоприятный случай.

Встретил дам дон Фернандо; цукатами и вареньем он подкрепил их силы, ибо купанье возбуждает аппетит. Затем повел всех в приветливую, тенистую рощу, ласкавшую взор разнообразием деревьев; там все уселись на душистую мураву вокруг фонтана, бившего в центре этого венца красавиц и кабальеро, и дон Фернандо велел дону Мельчору приступить к новелле, обещанной накануне; остроумие и выдумка, какими дон Мельчор, о чем бы ни шла речь, обычно веселил восхищенных слушателей, сулили приятное развлечение, за которым незаметно пролетят часы до обеда. Охотно повинуясь и любезно улыбаясь, дон Мельчор начал так.

НОВЕЛЛА

Дело было в Мадриде, младшей нашей столице, которая отделилась от императорского Толедо, просватавшего ее и давшего ей в супруги одного за другим четырех величайших монархов мира — Карла Пятого и трех Филиппов, — и, став самостоятельной, выказывает куда меньше учтивости и покорности, чем должно, ибо, нарушая четвертую заповедь, похищает у него каждодневно не только жителей, но и власть отца, что столь достоин почтения. Там-то проживали в недавние времена три пригожие, разумные женщины: первая была замужем за казначеем богатого генуэзца, причем служба отнимала у ее супруга все время, и он приходил домой лишь в полдень, чтобы пообедать, и на ночь, чтобы поспать; муж второй был весьма известный художник, которому слава его кисти доставила работу в одном из самых знаменитых монастырей столицы, и он, расписывая там алтарь, трудился уже месяц с лишком, бывая дома не чаще, чем первый супруг, ибо праздники, когда он волей-неволей делал передышку, уходили на то, чтобы рассеять меланхолию, в которую сосредоточенность, требуемая ремеслом, обычно погружает живописцев; третья из женщин страдала от ревности и преклонных лет своего благоверного, которому перевалило за пятьдесят и у которого не было иного занятия, как терзать ни в чем не повинную бедняжку, а существовали они на изрядный доход с двух домов, стоявших в хорошем месте и приносивших достаточно, чтобы при усердии хлопотуньи хозяйки жить не хуже людей.

Все три женщины были подругами, ибо прежде жили в одном доме, и дружбе этой не мешало, что теперь их дома находились в разных концах города: мужья, следственно, тоже дружили меж собою, так что нередко две женщины заявляли своим владыкам, что идут проведать жену ревнивца; эта бедняжка не смела без мужа ступить за порог и не могла нанести ответный визит, а на праздничные гулянья, в театр или на турниры и игру в арголью[130] ходила только с мужем.