Толедские виллы

Неподалеку от святейшего монастыря капуцинов у нашей семьи есть вилла; там стоит небольшой дом, где зимою можно наслаждаться солнцем, а в летнюю пору — цветами; их обильно орошает источник, и сама Флора, глядясь в многоводную реку, причесывает их частым гребнем кротких ветерков, которые так и ластятся к ним. Мы часто туда ездили, то на лодке, то в карете, чтобы, проведя в мирном уголке два-три дня, с большей охотой окунуться затем в суету городской жизни. В один из таких дней, если не ошибаюсь, десятый после того, как я услыхала пенье дона Гарсиа, матушка и брат пошли в упомянутый монастырь, а я осталась дома одна, сославшись на нездоровье, ибо уже начала находить приятность в одиночестве — верная примета любовного недуга. И вот часу в одиннадцатом, когда я, стремясь отвлечься от дум, уже не повиновавшихся моей воле, составляла букет из жасмина и гвоздик, в дом вошли двое мужчин, неся на руках третьего, раненого и в беспамятстве. Положив его прямо на цветы, а его голову мне на колени, один из них сказал:

— Сеньора, просим вас проявить милосердие, свойственное благородным толедским дамам, и помочь этому кабальеро. Велите вашим слугам уложить его в постель, я же тем временем схожу в монастырь за священником, чтобы причастил беднягу, а мой товарищ за цирюльником, чтобы тот, если возможно, спас его жизнь.

Молвив это, он удалился вместе с товарищем. Я была одна в доме, слуги все разошлись — кто с моей матерью и братом, кто в город за покупками для хозяйства. Столь нежданная напасть повергла меня в смятение, но, черпая силы в слабости, я сдернула с головы вышитый платок из камбрейской ткани[30] и как могла туже перевязала рану — она была у незнакомца на груди, под левым соском, и казалась смертельной, кровь так и хлестала. Вглядевшись затем в искаженное болью лицо, я узнала дона Гарсиа. Даже черствое сердце и то исполнилось бы сострадания при его виде, тем более мое, в котором уже зарождалась любовь. Судите сами, что я почувствовала, а я могу сказать лишь одно: удар, нанесенный Этому кабальеро в грудь, пронзил и мое сердце, оно изошло кровавыми слезами, столь же обильными, как кровь, что лилась из раны.

Я принялась звать на помощь соседей, не решаясь подняться с места, — мне казалось, что малейшее мое движение погасит слабый огонек жизни, еще теплившейся в раненом. Вдруг распахнулась дверь, и в комнату вошел наш слуга, а с ним дон Андрес, тот самый кабальеро из Кордовы; приехав на заре в Толедо и не застав нас дома, он отправился вместе со слугой нас искать. Нашел же он больше, чем желал бы, — на моих коленях лежал раненый мужчина, а весь мой вид изобличал любовь и сострадание. Дон Андрес тотчас узнал меня по портрету, ему присланному; видя мое горе и убедившись, что у ног моих лежит не мой брат, он вообразил, что кто-то, пекущийся о моей чести, застал этого мужчину в моей комнате и, мстя за позор, ранил наглеца. В порыве неистовой ревности он выхватил из ножен шпагу, намереваясь выпустить на волю душу, которая, борясь с жизнью, стремилась покинуть свое исконное обиталище. По его гневному жесту я заключила, что именно он ранил дона Гарсиа и теперь, не Удовлетворенный местью, хочет довершить свое дело последней печатью жестокости. Со всей отвагой женщины любящей и оскорбленной я вскочила с места, схватила его за руку и стала кричать громче прежнего, призывая бога и людей покарать насильника.