Толедские виллы

Итак, они направились втроем к викарию архиепископа, и тот, узнав, что дело не терпит отлагательства и заинтересованные лица знатны, властью церкви разрешил, чтобы после оглашения, назначенного на следующий, праздничный день, вступающие в брак сразу же обвенчались; с тем и вернулись они к почтенному дядюшке, полные ликования, которое я, чтобы не докучать мелочными подробностями, предоставляю вообразить всем читавшим о долгом и мучительном кануне Этого торжества и по опыту знающим, как высоко ценится то, что досталось с трудом.

Поужинали все вместе. Затем, простившись с осчастливленной Серафиной, столь привыкшей к горестям и впервые вкусившей неведомых ей доселе радостей, оба друга направились в дом дона Хуана, где родители заключили его в объятья, благодаря небо за вновь обретенного сына с не меньшим восторгом, чем тот, о коем я только что вам говорил, и сердца их поздравляли друг друга через полные слез глаза — а те ведь оплачивают и радости и горести одной монетой, только чеканка у ней разная: которые монеты бьет радость, а которые — горе. На эту ночь дон Гарсиа остался с доном Хуаном, предупредив своих родителей, чтобы его не ждали, — большую ее часть они провели, слушая теперь уже подробный рассказ новоприбывшего о его похождениях, и родители не могли наглядеться на сына, о котором почти три года ничего не знали и которого оплакивали как мертвого.

Так обстояло дело с давней любовью Серафины и новой дона Гарсиа, когда (тут нам придется вернуться на несколько часов вспять) счастливые новобрачные, которых я оставил в «Буэнависте» заканчивать завтрак, с величайшей пышностью воздав эту дань природе, поднялись с гостями на помосты и галереи, которые окаймляли величавую реку, придавая новую прелесть хрустальным ее водам и новую славу искусным мастерам, одевшим их балдахинами и драпировками, где труды шелкоткачей, соревнуясь с усердием шелкопрядов, дали богатую пищу для глаз ценителей, не знавших, кому отдать предпочтение. Новобрачные сели на отведенные им места в окружении толедских красавиц, витрин Амура, который, гордясь столь блестящими вассалами, ему покорными, позабыл о прошлых победах и перенес свое королевство с Кипра, своей родины, на волшебные берега нашей. Посреди густо заполненных галерей было почетное сиденье под балдахином, а у его подножия три обитых парчой кресла для выборных судей, каковыми были: отец жениха, дон Херонимо, чьи седины и мудрость были достойны настоящей судейской должности, а также дон Педро и дон Гомес, уступавшие ему в годах, но не в знатности и учтивости — всех трех согласно избрали сами состязающиеся. По правую руку, под другим балдахином, лежали турнирные призы, дорогие и изящные вещицы, предназначенные возбуждать в бойцах не столько алчность к золоту, сколько восторг перед тонкой работой и желание увидеть эти драгоценности еще более соблазнительными на груди у своих дам. Участники состязания — самые бравые, знатные, богатые и галантные юноши Толедо, — не жалея денег и трудов, собрали все лодки, бороздившие на протяжении двадцати лиг прозрачные поля нашего отца рек, и, возведя на них хитроумные сооружения, создали приветливую рощу из густолистых тополей, тамарисков, самшита и других лесных деревьев — когда часть лодок вышла на середину реки, пышная зелень покрыла воды, радуя и восхищая глаз. Ничего подобного еще не видывали свинцово-серые утесы — застенок Тахо, — которым, не в пример их отпрыскам в округе, нынче посчастливилось, ибо весь город переселился на них, а окрестные селения обезлюдели: взорам представлялись приятное разнообразие и гармонический хаос, словно бы венчая утесы перстнем из пестроцветной эмали, где средоточием и драгоценным камнем была великолепная скамья для дам, составлявших свиту благородных новобрачных.

Ирене была в муаровом платье цвета морской волны, тканном серебром; Нарсиса — в пунцовом; Анарда — в соломенно-желтом; Исабела — в платье цвета увядшей розы; Люсинда — в бирюзовом; Диана — в фиолетовом; Сирена — в платье окраски цветов розмарина. А прелестная Лисида, не подозревая о счастье, уготованном ей постоянством, и печалясь об участи того, кто, по ее мнению, был за много лиг, а на деле — так близко, явилась в платье цвета львиной шерсти, отделанном темно-зеленой каймой с золотом — в знак душевных своих терзаний и умеряющей их надежды, которая хоть и ослабела от долгой разлуки, но еще боролась, подкрепляемая чистым золотом верности.