Толедские виллы

Предоставляю тем, кто знает страсть Толедо к роскоши, вообразить всевозможные диадемы, цветы, ленты, шифры, медальоны в лабиринтах сложнейших причесок — сам я боюсь в них заблудиться и скажу лишь, что царили на празднестве Ирене и дон Алехо, а дам из высшей знати Испании было не перечесть, и влюбленных и свободных от любви, постаравшихся в платьях и прическах выразить загадку своих страстей, которую каждый мог толковать на свой лад, судя по тому, чем было полно его сердце — признательностью или обидой. Вряд ли оставалась праздной хоть одна пара глаз и хоть одна душа не устремилась к ним, забывая о предстоящем ради настоящего; но вот звуки большого оркестра, сопровождавшего лодку распорядителя, пробудили всех от блаженного экстаза, и зрители увидели на легких подмостках чудовищного дракона, совсем как живого, — вопль ужаса вырвался из уст всех дам. Чешуйчатые крылья опускались на оба борта лодки, прикрывая шестерых гребцов, чьи двигавшиеся весла казались лапами страшного змия. Головы его возвышались над носовой частью, и было их семь, как у легендарной гидры, побежденной отважным фиванцем[38], а закрученный спиралью хвост, он же корма, безжалостно хлестал по воде, бичуя неповинные хрустальные волны, по которым разбегались тысячи кругов и кружков, словно раскрытые для жалобы рты. Судьи хотели было осведомиться об имени драконова хозяина, но тут из семи пастей с громким, но веселящим треском вырвался могучий сноп пламени, и огненные языки, взвиваясь в воздух, начертали различные фигуры и чудные письмена, ярко светившиеся на фоне бурых клубов дыма (в тот день солнце вело себя учтиво — его лучи не жгли, свет не затмевал сверкание потешных огней, и тем приятней было это праздничное зрелище), — казалось, то пылают окрестные леса. Продолжалось это довольно долго, среди простого народа поднялась веселая кутерьма — люди убегали со своих мест, спасаясь от гонявшихся за ними шутих, а те, подкатываясь под ноги или цепляясь за платья, казалось, совершали обход, подобно альгвасилам на празднествах, проверяющим, нет ли у кого запретного оружия. Наконец объятое дымом и огнем искусное сооружение рухнуло, и, когда туман рассеялся и свет вернул себе свою власть, все увидели уже ничем не прикрытую лодку; на ее носу в златотканой мантии сидел на королевском троне дон Фернандо, увенчанный двойной диадемой, напоминавшей императорскую корону, и держал в правой руке жезл, а в левой шар, или державу, — как верный сын Толедо, изображая собственной персоной герб нашего славного города; а шестеро гребцов, прежде скрытые, теперь оказались на виду — наряженные африканцами, они сидели у бортов и гребли веслами, на которых были нарисованы гербы главных городов и селений этого королевства[39], завоеванных отвагою наших предков.

Всех восхитило остроумие и тронула любовь распорядителя к отечеству, а судьям было вручено послание, в котором значилось следующее:

Счастливее нет моего герба.
Недаром меня увенчала судьба
Красой и умом.
Что ж! Вывод не нов:
Толедо во всем —
Король городов.

Послание одобрили все, кто его услышал, причем усмотрели тайный смысл в последнем стихе — в сокращенном названии города Толедо, именуемого «королем во всем» (если убрать средний слог из слова «Толедо», получится «тодо»[40]), и это чистая правда, которая подтверждается тамошними поэтами, благочестием, красотой, благородством, доблестью, богатством, климатом, водами и плодами. Ведь даже в реке там находят золото, в горах — серебро, и в источниках — топазы. Что это правда, доказано на опыте, а мне расхваливать Толедо нет корысти — я не уроженец и не житель этого города, а потому вдвойне заслуживаю доверия.

Взоры были прикованы к волшебному убранству распорядителевой лодки, как вдруг их привлекло новое зрелище: появилась первая фигура — огромная, очень красивая утка, занимавшая собою всю ладью. Перьев было на ней столько, что казалось, то плывет белая гора, когда бы не явственно видимые очертания утки, да и белизною она напоминала снежную гору, — однако жаркая погода делала эту догадку уж вовсе неуместной. Два весла шевелились, будто лапы размерами под стать туловищу, нос лодки изображал утиную голову, а корма — хвост, служивший рулем; все хохотали, глядя на это диво, и не находили слов для похвал. И чтобы пуще развесе лить народ, из самой глубины прозрачных струй вдруг вынырнул красивый юноша: он обхватил руками шею утки, она же встретила его нежными кивками, как бы благодаря за ласку, и при звуках невидимых арф и виол, спрятанных под ее крыльями, юноша вздумал пробраться к самому сердцу птицы. Разинув гигантский клюв, утка проглотила его, а через несколько минут на кудрявых перьях ее белоснежной спины появился дон Суэро, одетый моряком, в костюме белого златотканого атласа, с копьем на плече и круглым щитом; изящным жестом он протянул судьям свою табличку, и те прочли вслух: