Толедские виллы

И так как он поднял комедию до той степени совершенства и остроумия, на которой она ныне стоит, этого довольно, чтобы он создал свою собственную школу и чтобы мы, его ученики, гордились таким учителем и постоянно защищали его учение от тех, кто столь яростно его оспаривает. И ежели он в своих писаниях часто объясняет, что не следует искусству древних из-за желания угодить вкусу толпы, то говорится это из присущей ему скромности и опасения, как бы злобные невежды не приписали чванству то, что порождено трезвой оценкой своего таланта. Мы же, его последователи, признавая доводы, изложенные мною (не считая многих других, оставленных в кладовых разума), должны преклоняться и перед ним, реформатором комедии, и перед нею, новой нашей комедией, самой прекрасной и увлекательной из всех, какие были, и нам надлежит молить всепожирающее время, чтобы сберегло память о них.

— Довольно! — молвил дон Хуан. — Вижу, наша испанская комедия нашла в вас рыцаря, всегда готового защитить ее доброе имя, и так как вы вышли на арену во всеоружии острого своего ума, победа за вами; теперь никто не дерзнет с вами сражаться, разве что сон, который, наточив свое оружие в тихую ночную пору, — коль не обманывают нас часы на загородном лазарете, только что пробило три, — заставит всех нас сложить к его стопам оружие наших пяти чувств. Что ж, сдадимся ему и, воспользовавшись перемирием, наберемся сил для завтрашних развлечений.

Так все и поступили, а Нарсиса была уведомлена, что через неделю, на вилле, доставшейся ей по жребию, ее черед развлекать общество. Часть гостей пожелала покамест возвратиться в город, остальные же разошлись по просторным покоям, каждый со своими мыслями и заботами, но все с единым намерением — хранить свои страсти в тайне.

Вторая вилла

Весело и приятно провели эту неделю в «Буэнависте» наши толедские кабальеро и дамы, пользуясь щедротами и любезностью дона Алехо и Ирене. По утренней прохладе отправлялись они то на охоту — неутомительную и неопасную — в густой лес по соседству с виллой, ибо знатный ее владелец в числе других развлечений не чуждался и этой благородной забавы, то на рыбную ловлю и, сидя с сосредоточенным взором на приветных берегах нашей реки, взмахивали тростниковыми удочками (не копьями![75]) с трепещущими на них аппетитными рыбками, которые клевали чаще, чем обычно, на наживку, предложенную прелестными руками, — простодушие рыб было понятно спутникам очаровательных рыбачек, ибо сами они, подобно повисшим на крючках рыбам, были пленниками прекрасных глаз. День пролетал незаметно в приятных беседах, во время которых остроумцы услаждали друзей, потчуя их души разнообразными яствами, а также в мирных играх-поединках с манекеном и скачках, соревнование в которых возбуждает отвагу и пленяет сердца. Вечера проходили в изящных танцах, острых, но не злых шутках и столь увлекательных и разумных диспутах, что они могли затмить «Аттические ночи» Авла Геллия и «Дни сатурналий» Макробия[76]. Больше всех веселилась на этих празднествах донья Серафина. Как раз в середине недели приехал ее брат, дон Луис, намереваясь осуществить свой замысел, изложенный им в письме, но явился он без дона Андреса — тот занемог и остался в Кордове, предпочитая дожидаться приезда своей мнимо нареченной там, нежели вторично испытать разочарование в Толедо. Дон Луис твердо решил увезти сестру, дабы, надежно устроив ее брак, сдержать свое слово и исполнить долг брата — опекуна такой красавицы. Однако в пути он узнал, что Серафина, воспользовавшись своей свободой, сделала куда более разумный выбор, найдя себе супруга столь же знатного, как друг дона Луиса, — только более молодого, богатого и любезного ее сердцу; узнал и то, что все это произошло по совету и желанию дядюшки, которого он чтил как отца; и, наконец, что воспротивиться решению сестры уже невозможно, а потому предпочел примириться с совершившимся и не роптать, нежели без толку наживать себе новых врагов и злиться.

Почтенный дон Педро укрепил его в таком разумном решении и сумел убедить, что для сестры нет лучшего выхода, чем назвать супругом человека, которого чернь называла ее любовником, и что жизнь ее и честь, окажись она во власти дона Андреса, ежечасно подвергались бы опасности, — ведь если дон Андрее, еще будучи женихом, был полон подозрений, то, став мужем, вспомнил бы о них (когда охладеет первый пыл страсти), об этих ложных, но все же не вполне опровергнутых и позорящих его честь толках. Дон Луис одобрил удачное завершение всех семейных бед, поздравил и заключил в объятья благородного своего зятя, простил (если было за что) сестру и сказал много лестных слов дяде, чем весьма порадовал всех друзей; приняв в свое общество нового, столь доблестного и благоразумного гостя, знатные толедские кабальеро и дамы предались еще более шумному веселью, и дон Луис охотно принял в нем участие.