Толедские виллы

— Тут во дворе, — сказал хозяин, — валяется кой-какое барахлишко; заплат на нем столько, что, ежели захотите его взять, вам трудненько будет догадаться, где там вход и где выход и из чего оно было сшито. Осталось оно после бедняги гасконца из тех, — хозяин махнул рукой, — что точат ножи-ножницы и этим зарабатывают себе на жизнь. Да вот, пришел ей конец в нашей корчме — полторы асумбры вина одним махом перенесли гасконца из этого мира в иной. Берите все, будете одеты-обуты; земляки гасконца, портные, не имели здесь поживы и уже с неделю как ушли дальше промышлять, а старье это оставили.

Пришлось моему Каррильо, как припекла нужда, согласиться — голодному любой сухарь смачен; в уплату за рваное облачение он, пустив в ход уксус и ловкость рук, снял пластырь с измучившейся женщины. Наконец мы покинули этот приют невзгод — я в чулках и рубахе, а Каррильо в весьма пестром костюме, напоминая бойца на тростниковых копьях и щеголяя таким множеством заплат, что хватило бы на дюжину свалок; он бесился, а я хохотал; на сей раз мы поменялись ролями, и я отомстил ему за все прошлые, когда он своими глупостями выводил меня из терпения. Нашел он еще в грязном чулане пару башмаков, подошвы которых состояли из десятка заплат, кругом приколоченных гвоздями, пусть не очень изящно, зато на совесть; а верх, вроде как у луковицы, был многослойный, весь из разноцветных кусочков сафьяна и бараньей кожи, положенных на бычью, — надень такой башмак на голову, не понадобится шлем Мамбрина[99]. Ничего не поделаешь, пришлось Каррильо обуть их — горные дороги суровы — и таскать на ногах пудовую тяжесть, с которой он, случись ему угодить в реку, сразу пошел бы ко дну, хотя был отличным пловцом. В таком виде мы покинули адское логово, радуясь уже тому, что остались живы, — когда дело идет о жизни, все трудности переносимы.

Хозяин направил нас по большой дороге, предупредив, что в трех-четырех лигах мы найдем порядочное селение, от которого до Барселоны лиг двенадцать или тринадцать; оттуда я рассчитывал послать моего залатанного спутника к Мосену Виле, нашему поверенному, надеясь, что дружеские чувства побудят его помочь нам, раздетым и разутым. Нога за ногу брели мы к обетованному селению, причем Каррильо, что ни шаг, изрыгал проклятия — на каждой ноге у него был груз не меньше чем в два кинтала[100]. А я еще подлил масла в огонь, сказав:

— Были бы эти башмаки на тебе, когда в Гвадалахаре за тобой гнались рассерженные провожатые покойного ткача, ты бы так дешево не отделался, зато они бы тебя знатно отделали.

На что он возразил:

— Да, теперь им было бы проще простого мне отомстить — они тогда несли вчетвером одни носилки, а я один тащу на каждой ноге целый свинцовый гроб. С таким грузом я далеко не уйду. Остановимся, ваша милость, я попробую уменьшить каблуки наполовину — все равно останется достаточно добра, жалеть не придется, зато побегу я лихо, вы в своих шлепанцах не догоните.

Пожалуй, даже зубодралу со всеми его крючками не удалось бы оторвать подковы, которыми было укреплено башмачное сооружение, а тем паче нетерпеливому Каррильо, не имевшему ни клещей, ни других нужных инструментов. Орудуя шпагой, уцелевшей в прошлых бедствиях, и своими ловкими руками, он все же отбил три или четыре подметки, и вдруг оттуда посыпались дублоны и эскудо — противоядие от наших горестей, микстура для сердца, целебное золотое питье для нашей бедности.

— Боже правый! — воскликнул Каррильо, прыгая от радости, — Не удивительно, что мои волшебные котурны были такие тяжелые — в каждом из них целый Потоси.

Он стал еще отдирать подметки, и еще посыпались дублоны. В общем, когда он разорил один башмак, у него оказалось около ста монет. Каррильо целовал их по одной, говорил им нежные слова — ну, точно юная мать своему первенцу. Затем принялся за другой башмак и, разрушив его крепостные подножья, установил, что в обоих хранилось свыше четырехсот эскудо.

— Все это привалило нам, чтобы вознаградить за удары судьбы и утешить меня в отчаянии. О, башмаки золотого века! Теперь я буду важничать почище кастильских дам; если тщеславие и суетность увенчали их туфли пряжками из серебра, то вы украшены золотом. В Толедо знаменита комедия под названием «Счастье благодаря ноге» — наверно, поэт написал ее как пророчество о моей удаче, только уж надо было тогда назвать точнее: «Счастье благодаря ногам или башмакам». Теперь и я скажу, что нищета достойна величайшего почтения, она — перевернутый истукан Навуходоносора[101], у которого голова была золотая, а ноги глиняные; вот и у меня, его антипода, на ногах то, из чего у истукана была голова.

Каррильо еще продолжал бы, если бы я его не прервал: