Толедские виллы

Все ему поверили — нет науки, более почитаемой невеждами, чем медицина, хоть бы занимались ею дикари. Итак, хозяин вынес яйца и вручил их Каррильо со словами:

— Берег для знакомых погонщиков, которых жду на ночь; но пусть уж остаются без ужина, жена мне дороже. Пошли господь удачу твоим рукам!

Было выдано и масло, и прочие припасы, затем Каррильо оставили одного у очага. Слуга мой, закрыв дверь, распорол валявшийся в углу старый мех со смолою и разогрел его, чтобы смола растопилась. А дюжину яиц он смешал с сахаром, вином и корицей — на все руки был мастер — и украдкой занес в мою комнату (она была смежная с кухней, и я уже сидел там).

— Кушайте, ваша милость, — сказал он, — в свое удовольствие, достаньте только хлеб из наших сумок — за счет утробы нашей хозяйки мы ублажим свои собственные. Вино отменное, дверь заперта, и кто крадет у вора, тому... и так далее.

Я послушался. А пока я извлекал пользу из этой шутки, показавшейся мне удачнее всех предыдущих тем, что от нее был какой-то прок, мнимый лекарь истолок яичную скорлупу, добавил пряностей и посыпал этой смесью смолу в престарелом бурдюке — на огне все перемешалось, превратилось в сплошное варево. Тогда Каррильо принес мех к ложу томящейся больной, попросил обнажить ее, насколько позволяли стыдливой хозяйке приличия и целомудрие, приложил мех на середину вздувшегося чрева и пришлепнул этот приятный пластырь так крепко, что, будь то не утроба корчемного сего Палладиона[94], а голова приютского ребенка, с нее не только парша сошла бы, но и мозги бы из нее вылезли. Ошпаренная роженица взвыла — видно, жестокий компресс стал припекать и поджаривать ей внутренности. И, в бешенстве приподнявшись, она — то ли от резкого движения, вызванного ожогом, то ли из-за того, что пришло наконец время, — выбросила из себя мальчишку, здоровенного, как теленок, и такого же горластого: он не кричал, а мычал. Все радостно завопили:

— Чудо, чудо!

И кинулись наперебой обнимать спасителя, едва не задушили его.

— Пластырь не снимайте, — сказал он, — это отличнейшее средство и от желудочных болей. А сейчас дайте-ка нам поужинать, моему господину и мне, право, мы заслужили.

Это было сделано со всей щедростью. Сытый и довольный, я уже лежал в постели, когда в комнату вошел хозяин с домочадцами, превознося и восхваляя моего слугу-Эскулапа; я подтвердил его искусство, пока сам он утолял голод, уплетая то, что ему дали, и то, что я для него приберег. Наконец я уснул, затихла и корчма, после того как обмыли и спеленали трактирного инфанта (славное название для комедии!). Одна из кумушек, здешняя повитуха, попросила рецепт пластыря; Каррильо написал ей какую-то галиматью и получил десять реалов, за которые, как она думала, ей достался чудодейственный бальзам. Каррильо отвели постель, куда более роскошную, чем полагалось по его званию. Обитатели корчмы не легли, а свалились от всех хлопот и усталости за три дня беспрерывной беготни и суеты, пока длились роды, и сон накинулся на них, как на вражеский лагерь; не спала только ошпаренная роженица: пластырь с яичной скорлупой вызвал приступ болей, правда, не опасных, но сверлящих и мучительных, — бедняжка, чтобы не разбудить супруга-корчмаря, терпела молча в надежде на целебную силу припарки.

До сих пор пребывание в корчме обошлось нам недорого, и все шло гладко. Но слушайте дальше — не бывает так, чтобы постоялец тем или другим способом не выплатил свою лепту, да еще с лихвой.

Мы управились только с первой третью сна — мертвецки крепкого у одних от усталости, у других из-за трех бессонных ночей, так что нас не пробудила бы и атака голландцев с громом артиллерии, — когда среди ночи во двор корчмы ворвалась шайка разбойников, не менее полусотни; главарем их был каталонский кабальеро, который, как водится в принципате, доверил этим пропащим людям месть за оскорбление, нанесенное ему кем-то более могущественным; жалованье же он им платил за счет безоружных путников, ни в чем не повинных постояльцев, учиняя в этих диких горных местах бесчинные грабежи. С оглушительными воплями налетели они на корчму, раз-другой стрельнули из аркебузов и стали кидать камнями — казалось, целое войско идет на штурм. Хозяйка, не спавшая из-за скорлупного пластыря, первая закричала:

— Разбойники! Разбойники!

Тут проснулся хозяин и остальные домашние. В одной сорочке хозяин вошел ко мне и сказал:

— Бегите, ваша милость, если не хотите быть убитым. На корчму напали бандиты, грабят подчистую!